Алексей Ельянов - Чур, мой дым!

Широкий карман старика был немного оттопырен. Я привстал на цыпочки и медленно, просто невозможно медленно стал погружать свою руку во что-то холодное, бездонное и страшное. Долго ли я лез в карман, не знаю. Дотянулись ли мои пальцы до его дна — тоже не помню. Как будто раскат грома пронеслось сверху и сбоку: «Мальчик, куда ты?» Я дернулся, оттолкнул кого-то, как в воду прыгнул с крыльца и побежал. Это был не просто бег — началась ошалелая гонка. Мне казалось, что за мной несется вся толпа, вся очередь, что со всех сторон я слышу крики, свистки милиционеров, топот ног. Бежал я по узким кривым улицам, мимо деревянных и каменных домов, бежал до тех пор, пока не задохнулся.

За мной никто не гнался, я стоял один перед сквером, возле телеграфного столба. Совсем близко услышал шипение паровоза, свистки, стук колес на стыках рельс. Станция была рядом.

Я посмотрел на свою руку, на ту самую руку, которая совсем недавно забралась в холодный страшный карман старика. И как будто впервые увидел свои пальцы, грязные, в ссадинах, с длинными ногтями. Рука показалась мне незнакомой, не моей. Потом я посмотрел на помятые брюки, на пыльный, оборванный пиджачок. Все было моим и не моим, это был я и в то же время совсем другой мальчишка — маленький бродяга, каких нередко встречал в пути.

Прохожие внимательно оглядывали меня. А может быть, мне это только казалось? Но я не мог спокойно и уверенно отвечать на их взгляды, я весь сжимался, мне было стыдно.

Так что же теперь делать? Как быть дальше?

И вдруг из глубины моего сердца пришел ответ. Неожиданный, ясный, согревающий. Я вдруг понял, что больше никогда не заберусь в чужой карман, не стану вором и не буду убегать от взрослых. Я пойду к ним, они мне сами помогут во всем.

Я зашагал к вокзалу, побежал. Мне хотелось поскорее подойти к первому же милиционеру и все ему рассказать.

На вокзальном перроне было тесно. Только что подошел пассажирский поезд дальнего следования. Перед зелеными вагонами выстроились торговки с вареной картошкой, помидорами, огурцами, яблоками. Пассажиры бегали по перрону, суетились, несли бутылки с лимонадом, кульки с ягодами.

У меня опять появилось искушение забраться в тамбур или упросить проводника взять с собой. «Но нет, потерплю, — решил я. — В милиции мне помогут. Хорошо бы сейчас съесть картошку с огурцом». Я подошел к бабке с ведром и с двумя кастрюлями. К ней выстроилась очередь. Крупные картофелины дымились, когда бабка открывала крышку кастрюли, чтобы наложить в кулек очередную порцию. Торговля шла бойко. Я остановился в сторонке от очереди, стал внимательно смотреть на бабкину еду. Вдруг догадается, что я голоден, и подарит хоть одну картофелину.

— Леня, — услышал я чей-то негромкий и очень знакомый голос.

«Кого это еще зовут моим именем?» Я огляделся. На перроне возле меня не было мальчишек. Я опять стал смотреть на бабкины картофелины.

— Это ты, Лень? — опять услышал я уже совсем рядом.

Круто обернулся. Вижу, стоит передо мной молодая женщина с кульком ягод. На ней серый костюм, маленькая шляпка на светлых вьющихся волосах. А глаза голубые, изумленные.

— Неужели не узнал? Это я! — радостно воскликнула женщина.

— Анна Андреевна, вы?! — я бросился к моей воспитательнице, хотел прижаться, но у нее в руках был кулек с ягодами.

— Почему ты здесь?

Запинаясь, перескакивая с одного на другое, я поведал Анне Андреевне о смерти отца и обо всем, что произошло со мной с тех пор, как я оставил детдом.

— Бедный мой мальчик, — тихо сказала учительница. Она положила свою руку на мое плечо. — Я тоже в Ленинград, поедем вместе. Только вот как быть с билетом? Уже не успеем, через несколько минут поезд тронется.

Я схватил учительницу за руку:

— Не надо билета, я без билета. Я на крыше поеду! В тамбуре! Я даже знаю под вагоном место!

— Что ты, успокойся. Идем, идем со мной, пока нет проводника.

Я с разбегу прыгнул на высокую подножку, больно ударился, но не пикнул. В купе какой-то сильный мужчина быстро посадил меня на самую верхнюю полку, загородил чемоданами и мешком. Когда поезд тронулся, мне не захотелось ни петь, ни кричать от радости. Я лежал на полке и, прислушиваясь к стуку колес, прощался со всем, что осталось теперь позади, прощался без ожесточения, скорее грустно.

Поезд прибыл вечером. По едва уловимым признакам я узнал площадь перед вокзалом, и Лиговку, и начало Невского проспекта.