Алексей Ельянов - Чур, мой дым!

Тропа вывела нас к плетеным изгородям, к приземистым бревенчатым домам Абсалямово. Мы пересекли главную улицу деревни, широкую, колдобистую, нырнули в заросли красного кустарника, вышли на пригорок и увидели наш детдом — обшарпанное здание школы, черную баньку поодаль. Обычно, откуда бы я ни возвращался, даже если шел после утомительной работы с прополки, стоило увидеть кирпичные казармы бывшей казачьей крепости, как я невольно замедлял шаг. Но теперь хотелось побыстрее отыскать Анну Андреевну и как будто без всякого значения протянуть ей наш улов. Я еще никому и ничего ни разу не дарил. Дульщик, пожалуй, тоже. Мы выменивали, выклянчивали, могли «слямзить», мы во всем искали выгоду, а теперь вот несли просто подарок. Хорошо мне было от своей щедрости, весело, я даже закричал вместе с ребятами, которые скатывали с горы зубчатое колесо от сенокосилки. Мальчишки стояли между школой и баней, горланили, размахивали руками, а огромное колесо с гулким звоном неслось вниз, перепрыгивая через камни.

Дульщик оглянулся на мой крик, посмотрел настороженно, точно хотел спросить о чем-то, но не спросил, пошел дальше. А я вдруг подумал, что вот сейчас мы будем проходить мимо пацанов, и они увидят нас вместе. Увидят и поймут, что мы теперь стали друзьями, и тогда никто не захочет быть со мной на равных. А если меня начнут бить, как его? А если… Мне показалось, что я уже стал одиноким, как Дульщик, и таким же бесправным, жалким, забитым, и я не в силах был победить вдруг подступивший ужас.

— Ой, что-то в ногу воткнулось, — сказал я притворно, прыгая на одной ноге. — Ты, Дула, иди. Я сейчас, я тебя догоню.

Дульщик осторожно положил рыбу на траву и подошел ко мне.

— Дай-ка посмотрю.

— Не надо, я сам. Ты иди, иди, — сказал я более настойчиво.

— Садись, — сказал Дульщик, — или попридержись за меня. — Он подставил плечо.

Дотронуться до него на виду у всех? Нет, этого ни за что нельзя делать. Тогда станешь, как он.

— Да иди ты, иди, — уже рассерженно приказал я и слегка толкнул Дульщика.

Он взглянул на меня недоуменно, потом лицо его покраснело, а в темных зрачках вспыхнула ненависть. Дульщик резко отвернулся, схватил рыбу, удилище и быстро зашагал по косогору.

— Славка, подожди! Я сейчас! — Мне так захотелось все вернуть, все переиначить, что я и в самом деле готов был вогнать занозу в свою ступню.

— Славка! Постой, я уже…

— Ты че орешь? — услышал я за спиною. Обернулся, смотрю, стоят Кузнечик и Рыжий, а с ними еще Доход-Петрович, щуплый пронырливый малый, сын толстенной поварихи, тети Уляши. Он, как всегда, что-то жует. А попроси хоть корочку, сотворит удивленную морду и спросит: «Разве я что-нибудь штефкаю? Не веришь, пошманай по карманам». И действительно, в его карманах трудно отыскать что-нибудь съедобное, а сам все чавкает. Чавкает и теперь.

У всех троих по кукану с рыбой, но улов так себе: плотвички да пескари и немного голавлей.

— Чью это он рыбу понес? — спросил Доходяга.

— А тебе какое дело? — огрызнулся я.

Этот щуплый пройдоха мне всегда был неприятен. Даже в самое голодное время он таскал с кухни хлеб или картошку для взрослых пацанов. А его лисья мордочка всегда появлялась именно в ту минуту, когда ты смущен или раздосадован и совсем не хочешь, чтобы кто-то заметил это. Доходяга не упускал случая съязвить. Он и сейчас отыскивает самое неприятное.

— Не темни, — говорит он. — Мы видели, как ты за ним шестерил.

— Еще как видели, — подтвердил Рыжий и осклабился. Его синюшное, никогда не загорающее лицо, густо усеянное веснушками, приблизилось ко мне вплотную, а пухлые, тоже веснушчатые губы угрожающе зашептали: — Что, сексотить у него учишься?

— Заткнись, дурак.

— Ну-ну, — сказал Рыжий, вздернув голову. Он передал Кузнечику свой кукан.

— Придержи. Я ему хавальник почищу.

Я знал, что Рыжий меня одолеет, но решил не сдаваться без боя. Теперь только кулаками и смелостью я мог доказать свою правоту.

Рыжий сначала отступил, потом пригнулся и пошел на меня, растопырив руки. А я стоял, сжав кулаки, и все пристальнее, угрожающе вглядывался в злые, выпученные глаза противника.

— Да кончайте вы, — вяло сказал Кузнечик. — В спальне разберемся.

Он, кажется, был на моей стороне. С Кузнечиком мы вообще-то никогда не ссорились. Он даже показал мне однажды тетрадку со своими рисунками — там были карикатуры на ребят, на повариху, на Монашку. Кузнечик нарисовал их мелом на доске, когда мы остались как-то одни дежурить в классе. Кузнечик вообще не любил драк. «Ну что ты лезешь, что ты лезешь? — обычно говорил он с хитрой усмешкой. — Хочешь покажу, кто ты есть на самом деле?» Кузнечик брал в руки карандаш, или мел, или просто палку и несколькими штрихами изображал забавную или злую и очень похожую рожицу своего противника.