Джон Уэйн - Малое небо

- О чем это ты? - с ужасом спросил Дэвид. Сердце его бешено заколотилось. Перед таким ударом он оказался беззащитен.

- Я слышал, как мамины и папины знакомые разговаривали. Говорили о твоем отце, что он, мол, лишился рассудка. А потом я слышал, как папа звонил психиатру и сообщил ему, что твой отец сдвинулся. Живет на вокзале и нипочем не желает уходить оттуда. Они собираются упрятать его в психушку.

- На каком вокзале?

- На Паддингтонском, - ответил Джулиан. - Не придуривайся, будто не знаешь. Он все время там торчит, потому что он сумасшедший, такой же идиот, как ты.

С искаженным от ярости лицом Дэвид подскочил к Джулиану и вцепился ему в волосы.

- Возьми свои слова назад! - зарычал он, дергая его голову из стороны в сторону. - Возьми назад! Возьми назад!

- Отпусти, свинья! Я не собирался драться! Отпусти!

- Возьми свои слова назад! - орал Дэвид. - Возьми назад!

- Да уймись ты, дурак! - вмешался было веснушчатый.

- Скажи: "Твой отец нормальный". Ну же, или я убью тебя!

- Ты еще получишь за это!

- Говори!

- Твой отец нормальный...

- Еще!

- Твой отец нормальный...

Дэвид разжал пальцы. Джулиан отступил на несколько шагов, потирая голову, потом неожиданно подскочил к Дэвиду, норовя ударить его ногой в солнечное сплетение. Но веснушчатый долговязик оттолкнул его.

- Кончай! - цыкнул он. - Кончай драку! Будет!

Его буквально тошнило от этой звериной ненависти и жестокости. К тому же отчего-то ему было жалко Джири. Он ни минуты не сомневался, что отец Джири вправду спятил. В сущности, с ума сходят все отцы, каждый по-своему. Его собственный кипит от злости, да-да, буквально кипит, когда читает "Дейли телеграф".

Элизабет Джири предстояло решить довольно важную проблему. Она все еще колебалась, укоротить ей свой выходной костюм или нет. Бежевый, вельветовый, он очень ей шел. В нем она разом сбрасывала несколько лет, хотя в конечном счете сбрасывать нужно было не так-то много. Но, с другой стороны, в этом и заключалось неудобство. Выходной костюм, хорошая косметика - и вот она выглядит так молодо, что юбка ниже колен имела несколько странный вид. Все женщины до тридцати пяти уже укоротили по моде платья и юбки; юбка, прикрывающая колени, какой бы элегантной она ни была, теперь воспринимается как старушечий наряд. Если бежевый вельветовый костюм делает ее моложе на несколько лет, наверное, стоит его укоротить. Но вдруг она будет тогда выглядеть диковато и тем самым подчеркнет, что ей за сорок, а значит, вернет свои годы назад?

Она стояла в спальне перед большим зеркалом, то приподнимая юбку, то опуская ее, и недовольно хмурилась. Элизабет завидовала дочери - в этом сезоне та выставляла на всеобщее обозрение чуть ли не целиком свои длинные, как у жеребенка, ноги. Вообще-то она была женщиной уравновешенной и не терзалась из-за своей внешности. Она тщательно продумывала туалеты, все на ней сидело превосходно, и этого было для нее достаточно. Но завтра вечером ей предстоял экзамен. В доме ее соседа, который очень любил принимать гостей, от шести до восьми состоится коктейль; повод - встреча Адриана Суортмора.

В сороковые годы, до того как она вышла замуж за Артура Джири и стала примерной хозяйкой благополучного дома, Элизабет работала в газете - не корреспондентом, а личным секретарем главного редактора. В то послевоенное время у них в газете, завоевавшей себе славу солидного органа как у лондонских читателей, так и у читателей одного из крупных провинциальных городов, работало много энергичных, талантливых молодых людей. Да, бурное было время, думала теперь Элизабет Джири. Все тогда жили глобальными событиями, все прислушивались к голосу Англии; страна постепенно залечивала чудовищные увечья, нанесенные войной, но моральный авторитет ее был еще весьма высок; рычание льва еще не потонуло в шуме музыкальных автоматов в ресторанах. В то яростное время все знали, зачем живут, но ни у кого это знание не было таким точным, как у Адриана Суортмора. Уже тогда было ясно, что ему тесно в искусственных рамках "солидной журналистики", имевшей узкий круг читателей. "Ты должен сделать так, чтобы тебя услышали _другие_, - любил повторять он, сжимая одну руку в кулак и ударяя им в ладонь другой. - Это значит, тебя должны услышать люди в очереди на автобус".

Элизабет боготворила Адриана Суортмора. И сейчас, глядя в зеркало, вспомнила его лицо - страстное, волевое, скуластое, его подвижные, полные губы. Адриан жил журналистикой. Подобно корове, которая щиплет траву только затем, чтобы тут же переработать всю ее в молоко, он собирал людей, мнения, события с одной лишь целью - делать их тотчас же достоянием общественности. Он недолго сотрудничал в той газете, распрощался с ней раньше, чем Элизабет. Вероятно, пустота, возникшая после ухода Адриана, скука, овладевшая ею, как только она лишилась общества этого яркого человека, толкнули ее к тихому, спокойному Артуру Джири, с которым она познакомилась примерно тогда же. Нет, они не были близки с Адрианом. Раза два он приглашал ее поужинать, когда номер был подписан в печать и делать в редакции было нечего. Может, в глубине души она надеялась... Или, скажем, так: если бы Адриан Суортмор сделал ей предложение, если бы он ухаживал за ней, как ухаживал у всех на виду за той рыжеволосой девицей из Глазго, что работала в секретариате, или как за той американкой, с которой он в конце концов сбежал в Лондон... Нет, Элизабет нельзя было причислить к разряду девиц, позволяющих себе мимолетные романы. Но с Адрианом у них могло бы быть нечто более серьезное, нежели простая интрижка. Как бы то ни было, попытка - не пытка. Эта откровенная, бесстыдная мысль удивила ее.