Валери Уиндзор - Лгунья

- Моряком? - сказала моя мама. - Нет, дорогая, не думаю.

- Моряком? - сказал мой отчим, держа ложку с пшеничной соломкой перед усами, испачканными молоком и желтыми от никотина. - Зачем, скажи на милость, тебе становиться моряком?

Так что с самого начала я знала, что это мне не светит.

Я разработала простой план. Через пару дней, когда я смогу понемногу ходить без костылей, я спрошу сестру Мари-Терезу, нельзя ли мне погулять в саду. Это значит, что ей придется найти мне какую-нибудь одежду. А у меня появится шанс сориентироваться. Потом, во время посещений, когда всем будет не до меня, я смешаюсь с толпой родных и знаомых и вместе с ними выскользну за ворота. Потом сяду на поезд и поеду на юг, пока не окажусь за пределами страны, где притворюсь абсолютно свободной, свободной духом, как Крис, и намеренно не стану думать о будущем.

Я сидела у окна, сосредоточенно подсчитывая, на сколько мне хватит восьми тысяч, если тратить 180 франков в день, но сбилась из-за шума: в коридоре разговаривали на повышенных тонах. Я услышала, как бедная сестра Мари-Тереза, которая сидела со мной все реже, она теперь отвечала за стирку, щебечет, как испуганная птаха. Мужской голос возражал и заглушал её. Дверь открылась, да так резко, будто её снесло с петель ураганом, - в проеме, широко распахнув руки, стоял маленький круглый человечек.

- Мари-Кристин! - сказал человечек и так крепко сжал меня в объятиях, что я не могла шевельнуться. У него была толстая шея и барсучья голова с проседью, у этого человечка, который, к моему ужасу, кажется, принимал меня за Мари-Кристин. - Дай же на тебя посмотреть! - сказал он, немного ослабив хватку. Меня смутила страстность и пристальность его взгляда. Я потупила глаза. Он был глубоко растроган увиденным, очень глубоко - в глазах его стояли слезы.

- Ma pauvre petite39... - сказал он и снова прижал к груди. Ребра мои взвизгнули от боли. Он трижды поцеловал меня в обе щеки и тут же повторил всю процедуру. От его волос исходил странный резкий запах. Он сказал, - а говорил он на быстром, малопонятном французском, который, заметив мой растерянный вид, сменил на быстрый и совсем уж не понятный английский, - он сказал, что был оглушен известием о моей аварии, возмущен поведением властей, намеренно не пускавших ко мне родных, и счастлив найти меня в такой хорошей форме. Он готов забрать меня домой. Сейчас же. Сию минуту. Машина ждет на улице.

Сестра Мари-Тереза в отчаянии заломила руки. Мне стало жаль её. Я предложила ей по-французски позвать доктора Вердокса.

- D'accord40, - сказала она и поспешила прочь, обещая вернуться.

- Глупая тетка, - сказал человечек с барсучьей головой. Кожа у него была гладкая и загорелая. Он снова отстранился, и держа меня на расстоянии вытянутой руки, критически осматривал. Я заметила замешательство в его взгляде.

- Вы меня не узнаете, да? - спросила я. Теперь, когда настал решающий момент, я была на удивление спокойна. Я все продумала. Сочинила целую историю. Понимаете, скажу я, дело в том, что все были настолько уверены, что я Крис Масбу, что я и сама в это поверила; теперь память начала возвращаться, и я поняла, что я не она.

- Это я-то не узнаю! - воскликнул он с обидой, прежде чем я успела выложить свою сомнительную историю о потере памяти. Его, кажется, здорово задело, что я его в этом заподозрила. - Конечно, узнаю. По-моему, как раз au contraire41, это ты меня не признала.

Я была на сто процентов уверена, что это тот самый дядюшка, о котором Крис упомянула в открытке.

- Дядя Ксавьер? - спросила я.

Лицо его расплылось в улыбке. Под глазами, на щеках, на лбу заиграли морщинки. - Столько воды утекло, - сказал он, - а ты все не едешь и не едешь. Совсем нас забыла. Когда я тебя видел в последний раз, ты была вот такая, - его рука застыла на высоте двух футов от пола. - Вот видишь, я не ошибся. Не помнишь. Не помнишь своего дядю Ксавьера.

Я смотрела на него спокойным взглядом: помнится, я была восхитительно спокойна.

- А вот и помню, - сказала я.

Он засмеялся, счастливый.

- Знаю я, что ты помнишь. Помнишь медовых пчел?

- Медовых пчел?

- Да. Помнишь? - он ободряюще кивал мне. Ах, как нехорошо, нехорошо дурачить его. Надо было с самого начала признаться, что я ничего не могу помнить.

- Нет, - сказала я. - Каких пчел?

На лице у него было ясно написано разочарование.

- Не помнишь пчел?

- Я была очень маленькая, - сказала я.

- Вот такой высоты.

- Я имею в виду возраст.

- Восемь, - сказал он. Он держал меня за плечи и разглядывал так, словно я какое-то чудесное явление.