Геннадий Аксенов - Тайбола

Старик проверил добычу за спиной, представляя, как он угостит друзей глухариным мясом. Он словно увидел себя за столом с приготовленной дичью и с бутылочкой русской водочки в руках, и на душе сразу потеплело.

Но неожиданно в чаще раздался шум и треск сучьев. «Неужто медведь вернулся?» — Трофимыч проворно рванулся к ближайшему дереву и, споткнувшись о корягу, ничком упал на мшистую землю.

Над головой пролетела глухарка. Старик смущенно приподнял лысую голову, ладонью счищая с нее мох. «Не зря говорят — пуганая ворона куста боится. И я, старый пень, тетеру за зверя принял». Но тут же почувствовал на себе чей-то взгляд. Вскинул голову — на него в упор смотрел плотный лет тридцати незнакомец, остриженный под машинку. Встретившись с охотником взглядом, он криво улыбнулся, и на солнце блеснули золотые коронки.

Трофимыч конфузливо отряхивался, спеша встать и рассказать незнакомцу об опасности: голодный топтыгин в лесу, надо быть настороже. Но пока собирался с духом, чьи-то сильные руки, точно пушинку, подняли его с земли и поставили на ноги.

Старика словно ожгла пустота и легкость за спиной. «Глухаря оторвали!» — побагровел он и рванулся к улыбающемуся молодцу. Да не тут-то было: плечи держали будто в тисках.

— Да вы че, парни полоумные? Да, вы че? Издеваться над отцом?

От обиды его выпуклые глаза с красными прожилками залило слезой. И он не видел, как незнакомец засунул указательный палец к себе в рот и прикусил его. В ту же секунду над головой недоумевающего Трофимыча блеснул топор. Обух глухо и тупо ударил его по голове.

…Яркий день набирал силу. С белесого неба вовсю светило солнце. Но для Трофимыча оно угасло навсегда.

Под ногами хлюпала болотная вода. Грузно, как лось по мартовскому снегу, продвигался по усеянному клюквой болоту охотник Фалалей. За плечами у него висело одноствольное ружье двадцатого калибра, в поясном патронташе было заложено пять патронов, заряженных картечью и дробью.

Тычась мордой в хорошо просмоленные тюни из лосиных камусов на ногах хозяина, понуро плелась за ним собака Дамка. Она часто оглядывалась в туманную даль, откуда слышался лай ее дочери Домны и доносился знакомый запах дыма из деревенских печей. Какое-то внутреннее беспокойство охватило собаку еще тогда, когда хозяин, привязав Домну, позвал ее, Дамку, с собой. И сейчас она, никогда раньше не проявлявшая страха, то и дело скулила и жалась к охотнику,

Путь был тяжелым. Мрачный Фалалей иногда останавливался, снимал с плеча штыковую лопату с гладким, отшлифованным ладонями черенком и, опершись на нее, отдыхал. «Вот и я стал сдавать, — смахивая ладонью капельки пота со лба, мысленно обращался он к собаке, — а ведь раньше нам с тобой километры метрами казались. Да, вот она… неизбежная старость».

Отдохнув, Фалалей брел дальше. Между небольшими полусухими островками вдоль болота зловеще чернели окна-топи, от дуновения ветерка по черно-бурой поверхности пробегала зыбь. Таежники знают, как опасна эта зыбкая жижа. Однажды в погоне за раненым зверем охотник сам угодил в нее, и, не будь тогда рядом с ним верной Дамки, топь заглотила бы его.

Фалалей вспомнил, как Дамка тянула его, вцепившись зубами в ворот телогрейки и упершись лапами в готовую сорваться кочку. Собака не отступилась от хозяина, пока они вместе не одолели проклятую болотину.

Хозяин нагнулся и ласково потрепал по спине Дамку. Она, отзываясь на ласку, вильнула хвостом, но взгляд ее остался тоскующим.

Тяжелая дума бередила душу мужика. Фалалей вспомнил всю нелегкую жизнь своей любимицы. Ведь это благодаря Дамке стал Фалалей знаменитым в округе охотником, это она в трудное военное время почти полдеревни кормила лосятиной и дичью. По числу убитых зверей Фалалей далеко обошел других охотников. Одних косолапых одолел больше четырех десятков, развеяв народное поверье, что сороковой-то медведь уж обязательно задерет охотника. Оно бы, может, и заломал, да опять-таки Дамка выручила. Досталось ей тогда, но и раненая, она не дала в обиду хозяина. А сколько с нею добыто волков, росомах, лосей, куниц, горностаев, белки и зайца!

Фалалей пересек болото и вошел в сосновый бор. Зайдя на веретью, подошел к двум большим камням и снял с плеча ружье. Потом, плюнув на ладони, взял лопату, отковырнул ногой слой белого мха-ягеля и принялся рыть яму.