Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75

Мой «лечащий» врач ей ядовито поддакивает.

— Он туда и метит… Ты что думала, он мало денег сделал?.. Вот, — она перелистывает мое дело, — ездил с любовницей в Таллинн… жили в гостинице.

Ну я и попал! Мало того, что они злые, завистливые, желчные старухи, так они еще являются судебно-медицинскими экспертами. Сколько же здоровых людей эти люди обрекли на муки и сколько больных послали кончать свою жизнь в лагерные карцеры на утеху и пытки истинным уголовникам?!

У меня кажется получилось. Оказывается, нормального поведения для определения того, что человек здоров, в этих стенах недостаточно. Чтобы избежать пыток, необходимо себя оклеветать. Преподнести достаточно «улик», чтобы экспертиза могла смело поставить диагноз: «Попытка симуляции».

После второй беседы меня переводят в трехместную камеру. Здесь вместо кроватей двухъярусные койки. Система не изменяет себе, даже под знаком Красного Креста. В камере пока пусто. Я занимаю нижнюю нару.

Вскоре ко мне подселяют второго.

Затравленное толстое существо с синяками под глазами. Оказывается, этот тип не кто иной, как сын известного санкт-петербургского профессора. Самодур папа упрятал через знакомого следователя порочное чадо в «Кресты». Естественно, не обладающий достаточной силой духа Леня, подвергся со стороны заключенных издевательствам. Спасая от побоев, его перевели до истечения первичной двухмесячной санкции в судебно-медицинскую экспертизу. Обо всем поведал мне сам Леня, и это было именно так. Пришедший из отпуска заведующий экспертизы прямо на обходе начал Леню упрекать в неприятностях, причиненных папочке, а затем вызвал на аудиенцию. Профессорского сына признали нормальным и, к его великому горю, готовят на выписку в «Кресты». До окончания первичной санкции остается три дня. Для Лени эти три дня будут тремя днями, проведенными в аду, поскольку за свинские повадки зэки его не пощадят. Леня и меня порядком раздражает, но я понимаю: во всем виноват все тот же папаша, так воспитавший сына и вдруг почувствовавший к нему ненависть плюс запоздалую потребность перевоспитать.

У разносившего баланду санитара Леня выпрашивает куски хлеба и, повернувшись ко мне спиной, постоянно жует. Делать самокрутки Леню научить невозможно. Самокрутка разваливается, и драгоценный табак оказывается на полу. Трижды я делаю ему замечания окурки не выбрасывать в унитаз, и трижды окурки оказываются в унитазе. К вечеру нам подселяют третьего. В плотно скроенном, покрытом татуировками парне угадывается рецидивист. Рысьи глаза лихорадочно ищут чем поживиться, кого унизить. Мы обмениваемся фразами, он узнает, что в этой системе я не новичок, и успокаивается. Из-под одеяла показывается Леня. Наметанным глазом Тулянкин, такова фамилия прибывшего, определяет кто перед ним.

Он садится возле Лени, обнимает его за плечи и говорит:

— Где я тебя, земляк, мог видеть?.. Ты на «четверке» не сидел?

Леня сжимается в комок и, запинаясь, отвечает:

— Н-н-н-не… Я тут недавно… Скоро будет два месяца.

— А по какой статье?

Леня называет статью и часть.

— Да ты че, земляк!.. С твоим сроком можно на параше просидеть. Годишник получишь.

Он расспрашивает у Лени подробности: что украл, где, при каких обстоятельствах. Леня успокаивается, ошибочно считая, что его принимают за своего.

Уголовник долго не заставляет себя ждать.

— Тебя завтра в «Кресты» выдернут. Зашли мне свой пуссер… Мине, если здесь не тормознут, скоро на зону, обменяю на чай…

Леня прячет глаза, встает и топчется на месте. Наконец он решается. Видимо, где-то кто-то учил, как нужно себя вести в подобной ситуации, но из уст Лени эти слова воспринимаются как лепет.

— Он мне самому нужен… Мне за него на воле двести рублей давали… ищи бабки, тогда и поговорим.

Сказанное резко меняет обстановку.

Тулянкин хватает Леню большим и указательным пальцами за нос, а кулаком правой руки бьет по голове.

— Ты овца поганая… Я за двести рублей тебя на х…й одену. Скидай, змей, пуссер, а то задолблю.

Тулянкин холоден и жесток. Взвесив силы, он прекрасно понимает, что выиграет. Я же за Леню вступаться не стану, по крайней мере до тех пор, пока насилие не достигнет запретных размеров. Леня снимает рубаху, отдает Тулянкину. Рецидивист прячет добычу в мешок и, мне подмигивая, начинает «политику пряника».

— Ты на меня, братишка, не обижайся. Может, на одну зону пойдем, — говорит, забывая, что у Лени пустячная статья. — Я за тебя заступаться буду, вместе жить будем, — опять мне подмигивает.