Питер Устинов - Убийцы

Плажо поднялся и возбужденно зашагал по комнате.

- Я пришел сюда, - сказал он, - не затем, чтобы предаваться метафизическим дискуссиям.

- Отнюдь, - невозмутимо ответил Латий. - Вы пришли сюда спросить, опасны эти шестеро старых убийц или нет. Я отвечаю вам: не знаю.

- Вы удивляете и шокируете меня, Латий. Теперь я понимаю, почему Звойнич сказал, что у вас с ним сложились весьма приятные отношения.

- Он так сказал? - улыбнулся Латий. - Очень мило с его стороны, хотя и несколько бестактно, ведь он, как я вижу, в вас еще не разобрался.

Плажо замер на месте.

- Что означают ваши слова? - взорвался он. - Уж не пытаетесь ли вы найти оправдание своим действиям?

- Я не думаю, что они нуждаются в оправдании. Вплоть до вчерашнего дня ваше бюро было моим. Я руководил им восемь лет и ничуть не сожалею о решениях, принятых касательно этих людей. Единственное, чего я боялся, это дня, когда мне придется их объяснять. Между оправданием и объяснением есть большая разница.

- У меня нет времени вникать в столь тонкие интерпретации! - крикнул Плажо. - Хотите объясниться, извольте!

Латий говорил мягко, с усмешкой:

- Я помню, как Звойнич пришел ко мне впервые. Тогда его звали Збигнев. Дело было в тысяча девятьсот сорок шестом, Париж кишмя кишел союзными генералами. На меня произвела тогда впечатление его честность. Он заявил, что не может удержаться от покушений на жизнь иностранных знаменитостей. Я подумал было отправить его к психиатру, но потом сама мысль излечить человека, которому уже за семьдесят, от мании, превратившейся, судя по его досье, в неискоренимую привычку, начала казаться несколько неуместной. Будь он юношей, я сделал бы это без малейшего колебания. Учитывая же его возраст, я решил отправить его на Корсику. Должен сознаться, у меня возникли определенные подозрения, когда у него неожиданно оказалось пятеро друзей, страдающих тем же необычным недугом. Однако нам вовсе не хотелось заполучить труп союзного генерала или дипломата, да еще в то время, когда мы лезли из кожи вон, чтобы сделать нашу истерзанную войной страну привлекательной для туристов. Потом, когда была восстановлена определенная стабильность, старикам разрешили вернуться во Францию.

Затем в Париж прибыл высокий иностранный гость - кто, я уже не припомню. Офицеры его службы безопасности предъявили список лиц, которых они хотели бы удалить из столицы на время визита. Желая доказать им, что их списки далеко не полны, я демонстративно выслал наших шестерых друзей на Корсику снова. Мне даже не пришлось посылать за ними, они явились ко мне сами, когда у меня в кабинете сидел представитель иностранной контрразведки.

Та же история повторилась во время визита президента опять позабыл имя - одной балканской страны, затем - когда приехал Аденауэр. А потом в один прекрасный день они посетили меня безо всякой видимой причины. Я спросил, чему обязан удовольствием видеть их, - и это действительно было удовольствие, Плажо, уверяю вас. В них, как в хороших клоунах, сочеталось смешное и трогательное. Короче говоря, общение с ними было передышкой в утомительной веренице встреч с угрюмыми, неприятными, лишенными всякого обаяния людьми, с которыми мы изо дня в день имеем дело.

Они объяснили, глазом не моргнув, что во Францию собирается приехать шах персидский. Я рассмеялся: "Неужто и вы покушаетесь на бедного, беззащитного шаха? У него и так хватает неприятностей - легко ли качать горючее из-под земли, а тут еще вы"... Отвечал мне Звойнич. Он - их присяжный оратор. Лукавство, искрившееся в его глазах, было очевидным до умиления. "Ознакомьтесь с досье мадам Перлеско, - потребовал он, - и вы узнаете, что произошло в конце лета тысяча девятьсот двенадцатого года". Я последовал его совету и прочел, что она была арестована в Исфахане и выслана во Францию по просьбе персидского правительства за то, что постоянно и публично оскорбляла царствующую фамилию. "Персы, похоже, проявили ошеломляющую чувствительность", - заметил я. "Проницательность!.. Проницательность, - поправил меня Звойнич. - Они сразу распознали грозящую им опасность. В тех странах не принято совершать политическое убийство лично. Вместо этого следует распалить толпу, и она все сделает скопом".

Рассказ их был невероятен, но изложен столь изобретательно, а их немногочисленные пожитки упакованы столь тщательно, что я сдался.

Месяцев девять спустя они зашли чересчур далеко. Явились ко мне, упаковав вещи и готовые тронуться в путь под предлогом приезда князя Монако. Я сразу предложил им вернуться домой. Мое решение, заявили они, возымеет печальные последствия. Они, отвечал я, злоупотребляют моей добротой. Неожиданно Звойнич выхватил из своего кармана огромный пистолет с арабской насечкой и начал размахивать им. "У вас есть на него разрешение?" - поинтересовался я. В минуты опасности я всегда черпаю мужество в иронии. Нигилисты, ответствовал Звойнич, не нуждаются ни в чьих разрешениях, это - часть их принципиальной политики.