Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы

— Эх вы!.. А ведь присягали под знаменем!

Слова о присяге как бы несколько отрезвили провинившихся.

— Виноваты, товарищ полковник, исправимся, — за всех ответил Еськин, глядя в землю. — Работа была чижолая, председатель поднес за обедом по стаканчику… Уж очень благодарили, товарищ полковник. Колодец стал лучше, чем когда был новый. Так бабы и сказали. До самого гумна нас провожали.

— Старченко! — почти взвизгнул полковник Реутов, и тотчас же перед ним выросла фигура начальника штаба полка майора Старченко.

— Слушаю вас, товарищ полковник!

— На всех четверых сегодня же оформить документы в трибунал! — Эти слова Реутов произнес громко, чтоб их слышали ополченцы, сидевшие в отдалении на смолистых еловых бревнах. Потом он умышленно сделал продолжительную паузу и молча прошелся перед вытянувшимися нарушителями армейской дисциплины. — Чтобы завтра об этом преступном нарушении воинской дисциплины знала вся дивизия!

По лицу майора Северцева, застывшего в оцепенении, было видно, что излишняя горячность полковника Реутова и поспешность в выборе меры наказания были ему не по душе. Но сложившаяся обстановка исключала всякую дискуссию: все происходило на глазах ополченцев.

— А сейчас что с ними? — спросил майор Старченко, переводя взгляд с Реутова на командира полка.

— Под арест!.. На дивизионную гауптвахту!.. До отправки в трибунал держать на строгом режиме!

Реутов сомкнул за спиной руки и уже направился в сторону окопов второго батальона, но, словно вспомнив что-то очень важное и неотложное, остановился. Повернувшись вполоборота к наказанным ополченцам, он с раздражением бросил:

— За такие дисциплинарные нарушения в боевой обстановке расстреливают на месте!

Слова «расстрел на месте» как ветром сдули пьяную одурь с лиц провинившихся. Слесарь Еськин воспринял эти слова начальника штаба болезненнее остальных — лицо его залила мертвенная бледность.

— Эти четыре нули приберегите лучше для немцев, товарищ полковник, — бросил он вдогонку Реутову.

Дерзкий ответ Еськина окончательно вывел Реутова из себя. Он обернулся и, мягко ступая на своих кривых тонких ногах в хромовых сапогах, подошел вплотную к ополченцам:

— Что?! Для кого вы мне советуете приберечь четыре пули? — Глаза полковника бегали по лицам бойцов, выискивая того, кто осмелился сказать ему такую дерзость.

— Для немцев! — твердо, глядя Реутову в глаза; проговорил Ееькин.

— Фамилия?

— Рядовой Еськин!

— Хорошо, рядовой Еськин, военный трибунал учтет и этот твой совет.

Провинившихся под конвоем увели в лес, где в блиндаже, вырытом в сырой ложбине, в отдалении от командного пункта полка и почти рядом с блиндажом штаба дивизии, помещалась гауптвахта.

Такого строгого наказания ополченцы, оказавшиеся свидетелями случившегося, не ожидали. Бывали в дивизии нарушения и раньше. За них наказывали. Но чтобы дело дошло до суда военного трибунала — такого еще не было. А ведь все четверо были на хорошем счету в роте.

Ночь Богров-старший провел в бессоннице. Мучил вопрос: прав или не прав был начальник штаба, отдав под суд военного трибунала в общем-то неплохих бойцов? По-всякому рассуждал сам с собой. И в конце концов решил: «Как только рассветет — пойду к комиссару дивизии. Нет, пожалуй, вначале нужно обратиться к командиру полка — к Северцеву, а потом уж к комиссару дивизии».

Как решил в ночных думах Богров-старший, так и сделал. Сразу же после завтрака, когда роту построили для занятий и сделали перекличку, он попросил разрешения выйти из строя. Старшина роты рьяный службист-сверхсрочник, охрипший от крика и команд, по привычке гаркнул:

— Чего это?!

— У меня есть рапорт по команде, — громко и отчетливо сказал Богров-старший и, получив разрешение старшины, хлопнул впереди стоящего бойца по плечу и вышел из строя.

Как и полагается по уставу, Богров-старший не стал нарушать ритуал обращения с рапортом к высокому начальнику. Он соблюдал воинскую субординацию.

Командир роты, еще совсем молодой тоненький голубоглазый лейтенант, перед самой войной окончивший военное училище и сразу же получивший в подчинение роту московских ополченцев, многие из которых годились ему в отцы, выслушал Богрова-старшего внимательно, не задавая вопросов и даже с какой-то внутренней тревогой: а вдруг обращение сержанта к комиссару дивизии еще больше усугубит положение роты, четыре бойца которой угодили под суд военного трибунала?