Ковелер Ван - Запредельная жизнь

- Все изменилось. Я уверена, Жак еще любил меня. А я его прогнала. Из-за ерунды, из-за такой ерунды, если б вы знали... Я вбила себе в голову какую-то чушь, а дальше все разрасталось само собой... Я сама, сама толкнула его к этой женщине. И, наверно, правильно сделала... Не в том дело... Знаю, что глупо так говорить, что это неправда, и все же... Я все время думаю, что, если бы не оттолкнула его тогда, он сейчас был бы жив. Я одна, одна, совсем одна!

- А я... - прошептал отец.

Покраснев, он стоял на ветру, с развевающимся шарфом на шее, и был готов произнести слова, которые сдерживал десять лет. Я не ханжа, но тут мне стало противно. Однако прав. Я жил так, как будто впереди была целая вечность. Пусть хоть он не повторит моей ошибки. Он открывает рот, набирает воздух, ищет какой-нибудь знак, что-нибудь вокруг, что поддержало бы его порыв, смотрит под ноги, ну, сейчас... Но слова не сходят с языка. Нет, подходящего момента никогда не будет. Он гаснет, сникает и поднимает глаза:

- Я хотел сказать: у вас есть Люсьен.

Фабьена уткнулась лбом в ворот его куртки и тихо прошептала:

- Каждую ночь, с тех пор как я отказалась спать с ним... Каждую ночь я по собственной воле оставалась одна, но так надеялась, так ждала, что вот откроется дверь... И все опять станет как раньше... Я ненавижу себя...

- Ну-ну, - он резковато оборвал ее признания - сам-то он не смог открыться...

Наконец он отвел и подсадил ее в кабину фургончика, посоветовал включить отопление, выпить грогу и не беспокоиться о работе: завтра в семь утра он будет в магазине, и все, положитесь на меня, пойдет своим чередом. Все эти слова означают одно: я люблю тебя, - то, чего она никогда не пожелает услышать.

Красный с темно-синими буквами фургончик отъехал и скрылся из виду. Глядя ему вслед, папа утешается ставшим привычным доводом: быть непонятым лучше, чем смешным. И все не так плохо: вылезти из норы и занять место, которое он мне уступил, - как-никак большой шаг вперед.

Меня в его мыслях нет и близко, поэтому я оставляю его одного в ржавом "ситроене" строить планы новой жизни, которая не принесет никаких перемен.

Надо было убить время до шести часов. Боясь опоздать, я отбросил искушение махнуть на Маврикий. Правда, длительность путешествия для меня ничего не значит, но, прибыв на место, я не распоряжаюсь своими эмоциями и могу застрять в какой-нибудь точке. Это не жалобы, а опасения.

Поэтому я гулял, не слишком удаляясь от места встречи, и наносил визиты вежливости людям, которые никоим образом не могли бы меня задержать. Например, налоговому инспектору, который был последним, с кем я говорил при жизни. Он драматически рассказывает об этом каждому, кого приводит в его кабинет приближение срока подачи декларации. Этот наш разговор в понедельник вечером внезапно приобрел особое значение инспектор не может отделаться от мысли, что он в какой-то мере стал причиной моей смерти. Не слишком ли сурово он отнесся к подсчетам доходов, которые я ему представил? Несчастный потерял сон. Клиенты, которым он успел поведать об этом случае, - тоже, поскольку приняли его слова за скрытую угрозу.

Я застал его в парке, в кафе "Ротонда", он с безутешным видом ел курицу-гриль и читал "Канар аншене". Здесь и мэтр Сонна - он вышел изза столика, где сидел с компанией финансистов, и, проходя мимо налогового инспектора, пожал ему руку. Оба понимающе-сокрушенно покачали головами.

- Бедняга Лормо. Этот цирк в часовне...

- Представляешь, я последний, с кем он говорил при жизни!

- Я тоже! Если б ты знал, как я хлебнул лиха с его завещанием... Ладно, бог с ним. Ты придешь в субботу играть в гольф?

- Не знаю.

- Обещают хорошую погоду.

- Меня еще беспокоит нога.

- А меня в клубе записали в слабаки.

Оставляю их с их бедами и порхаю под голыми ветвями парковых деревьев - ищу, с кем бы выпить спокойно чашечку кофе или соснуть после обеда. Но самому выбрать и спроециро-ваться на кого-нибудь мне трудно, похоже, мои желания буксуют, если не сопрягаются с желанием живого человека. А нынче, сколько ни настраиваюсь, ничего не могу уловить, - очевидно, я сейчас никому не нужен. В такое время я и сам не без труда возвращался к работе и обычно подбадривал себя сладким.

Кондитерская Дюмонселей, желая обставить Лормо, работает без перерыва. Дети Жанны-Мари сменяют друг друга за прилавком. Сегодня меж витрин мыкается страдающая бу-лимией Мари-Па, изнывая от соблазнительных запахов и гоня от себя искусительную мысль, что, пока мать отдыхает, она вполне могла бы безнаказанно полакомиться. К тому же между часом и тремя покупателей никогда не бывает - желающие подкрепиться предпочитают славной фирме "Дюмонсель" лавочки поскромнее, с более доступными ценами.