Эмманюэль Каррер - Зимний лагерь

— Тогда кто же скажет ему?

— Не знаю. Его мать. Что-нибудь в таком роде однажды должно было случиться, она не могла этого не знать. У его отца уже были неприятности два года назад, не такие серьезные, но все же довольно-таки грязная история.

Снова молчание, плач, потом:

— Пойду разбужу его. Пора ехать.

Наверху лестницы Патрик столкнулся с уже одетым для отъезда Николя и пристально посмотрел на него, стараясь по выражению лица понять, слышал ли он их разговор. Но на лице Николя нельзя было ничего прочесть, да и, к тому же, разве это могло что-нибудь изменить?

Когда они спустились вниз, Мари-Анж поставила чашку на стол, вытерла глаза смятым в комок бумажным носовым платком и молча, очень крепко прижала Николя к себе, поцеловала в щеку Патрика, а потом они вдвоем вышли на улицу. На улице было еще темно, в шале все спали. Опять выпал снег, и Патрик с Николя шли по нему, прокладывая себе дорогу. Изо рта шел густой пар, белые клубы которого выделялись на темном фоне елей. Когда они подошли к машине, Патрик попросил Николя подержать его небольшую дорожную сумку, пока он голыми руками очищал заснеженные окна и старался отодрать примерзшие к ветровому стеклу дворники. Покончив с этим, он открыл дверцы машины; Николя хотел сесть, как в прошлый раз, на переднее сиденье, но Патрик не разрешил — они поедут по большой дороге, а ее часто контролируют жандармы.

— Хочешь, включу музыку? — спросил Патрик. Николя ответил, что хочет. Держа руль одной рукой, Патрик рылся в коробке с кассетами. Николя размышлял о том, поставит ли Патрик ту кассету, которую они слушали, когда ездили в супермаркет, но тот выбрал другую, более тихую и медленную. Какой-то почти плачущий голос пел под гитару, и, даже не понимая английских слов, можно было догадаться, что поет он о зимней езде по заснеженной дороге, окутанной сном. Николя прилег, соорудив себе подушку из старого потрепанного одеяла, от которого пахло собакой. Он чуть было не спросил у Патрика, есть ли у него дома собака, где и как он живет, но ему не хотелось, чтобы Патрик заподозрил его в попытке завязать разговор, и он ничего не спросил. Наверное, Патрик боялся вопросов, и Николя дал себе слово их не задавать. Его голова лежала за передним сиденьем, и, подняв глаза, он мог видеть растерянный профиль Патрика, сосредоточенно смотрящего на дорогу. Он видел лежавшие на плече волосы, собранные в хвост, державшие руль руки, загорелые и мускулистые, с выступающими сухожилиями, именно такие руки Николя мечтал иметь, когда вырастет, однако теперь он знал, что это уже невозможно. Отопление в машине было включено на полную мощность, чтобы не запотевали стекла. Николя свернулся калачиком, засунул руки между ног и с удивлением заметил, что может дремать, что приятное тепло, плавная, жалобная музыка, успокаивающий шум мотора убаюкивают его, как это бывало при высокой температуре. Еще собираясь в зимний лагерь, он высчитал по карте, что до него четыреста тридцать километров, а сейчас они проехали всего двадцать. Пока Николя ехал в машине, он чувствовал себя в безопасности.

Проснувшись, он увидел, что едут уже по автостраде. Снега больше не было, а небо посветлело. Патрик выключил музыку, чтобы не мешать Николя спать, и отключил отопление. Он сидел очень прямо и смотрел перед собой на дорогу, его «конский хвост» по-прежнему лежал на плече, казалось, что с момента отъезда он ни разу не пошевельнулся. Он, конечно, заметил, что Николя проснулся и сел, но промолчал и лишь через несколько минут заставил себя сказать наигранно веселым тоном:

— Ну как, хорошо задал храпака?

Николя сказал «да», потом снова установилось молчание. Николя ждал появления дорожного указателя, чтобы узнать, какое расстояние отделяло их от города, в котором он жил. Двести десятый километр. Они проделали почти половину пути, и Николя упрекнул себя в том, что, уснув, пропустил эту так быстро промелькнувшую первую половину. Он догадался, что теперь все будет только ускоряться.

Патрик свернул направо, сбавил ход и переключил скорость, подъезжая к автозаправочной станции Эссо. Николя вспомнил о подарочных купонах Шелл и внезапно заплакал. Он плакал, а не рыдал, слезы бесшумно текли у него по щекам. Патрик ничего бы и не заметил, если бы в этот момент не остановился около бензоколонки и не повернулся к нему. Николя не мог остановить слезы, и только опустил глаза. Сидя вполуоборот, Патрик молча смотрел на него, потом прошептал: «Николя…». Только это и оставалось — нежно и отчаянно повторять его имя. И родители Рене станут делать тоже самое, лежа в кровати, где они никогда больше не смогут спокойно спать, и родители того ребенка, замурованного во тьме после неудавшегося наркоза. Другие, как жандарм и Мари-Анж, говорили еще: «Господи», «Пресвятая Дева», «Господи Иисусе». Люди не могли больше разговаривать с ним, и тогда, верующие или неверующие, они цеплялись за эту последнюю надежду — молиться за него, просить у Иисуса Христа, воскресшего или нет, сжалиться над ним.