Эмманюэль Каррер - Зимний лагерь

Наступила ночь. В окно, около которого они разговаривали с Одканном, было видно, как падает на ели снег. Внизу послышался шум — класс возвращался. Зажегся свет, раздались крики, шум. После такой продолжительной прогулки у всех, наверное, были румяные щеки, и, может быть, на какое-то время дети забыли о вчерашних ужасах. Для них это был вчерашний ужас, который с каждым днем будет казаться все более далеким, менее болезненным и вскоре станет воспоминанием, которое их родители постараются не будить. Их матери будут говорить между собой об этом вполголоса, с удрученными и все понимающими лицами. Но для Николя все останется по-прежнему — так же, как сейчас, когда он сидит на верхних ступеньках лестницы и ждет, что учительница соберет все свое мужество, чтобы выйти к нему из кабинета, и так будет всегда, всегда. Поднимаясь наверх, Патрик увидел Николя, сидящего на ступеньках, в темном коридоре, освещенном только доходящим снизу светом.

— Ты что здесь делаешь, малыш? — ласково спросил он. — Почему не в кабинете?

— Там учительница, — прошептал Николя.

— Да что ты? И она тебя не пускает?

Патрик рассмеялся и шепнул:

— Она, наверное, звонит своему приятелю.

Из вежливости он постучал в дверь, и учительница, как это предвидел Николя, спросила изменившимся голосом:

— Кто там?

Так как это был Патрик, она открыла, но сразу же закрыла за ним дверь. «Теперь они там оба забаррикадировались», — подумал Николя. Потом они все там соберутся, кроме него, и каждый из них будет стараться переложить на плечи другого тяжелую задачу пойти к нему, чтобы поговорить. Нет, они не смогут. Никто не сможет этого сделать: такую правду сказать маленькому мальчику. И все-таки кто-то должен же это сделать. Николя ждал, испытывая даже некоторое любопытство.

Патрик пробыл в кабинете некоторое время, но у него все-таки достало мужества выйти оттуда и сесть на ступеньки рядом с Николя. Когда он взял его за запястье, чтобы посмотреть, в каком состоянии был бразильский браслет, руки его дрожали.

— Вот это да, — сказал он, — это качество!

И тут же, словно испугавшись тишины, Патрик начал рассказывать какую-то историю о мексиканских генералах и о Панчо Вилья, в которой Николя ничего не понял и даже не пытался понять, но которая, очевидно, была смешной, поскольку, рассказывая ее, Патрик время от времени натянуто смеялся. Он говорил только для того, чтобы говорить, он делал все, что мог, и Николя подумал, как это хорошо с его стороны. Но если бы он мог, он остановил бы Патрика, посмотрел бы ему в глаза и сказал, что все это очень мило, но не надо сейчас рассказывать всякие истории о Панчо Вилья, потому что он хочет знать правду. Патрик почувствовал это и резко оборвал рассказ, до конца которого было еще довольно далеко. Не пытаясь скрыть своего провала, он шумно, как утопающий, вобрал в легкие воздух, и очень быстро проговорил:

— Слушай, Николя, у тебя дома случилось что-то серьезное… Жаль, конечно, прерывать твой отдых в зимнем лагере, но мы с учительницей полагаем, что будет лучше, если ты вернешься домой… Да-да, так будет лучше… — добавил он, стараясь заполнить молчание.

— Когда? — спросил Николя, как будто можно было спросить только это.

— Завтра утром.

— За мной приедут?

Николя не знал, хочется ему или нет, чтобы за ним приехали жандармы.

— Нет, я сам тебя отвезу. Ты согласен, чтобы тебя отвез я? Мы ведь с тобой неплохо ладим.

Стараясь улыбнуться, он взъерошил волосы Николя, а тот закусил губы, чтобы не расплакаться, потому что вспомнил о нефтяных королях. Патрику-то, наверное, стало легче оттого, что ему пришлось ответить только на организационные вопросы, касающиеся отъезда, а не о причине срочного возвращения домой. Может быть, ему показалось несколько странным, что Николя не выразил большого удивления, однако ребенок все же спросил почти неслышным голосом:

— Дома правда случилось что-то серьезное?

Патрик подумал и сказал:

— Да, думаю, это действительно серьезно. Мама тебе все объяснит.

Николя опустил глаза и стал спускаться по лестнице, но Патрик задержал его, крепко взял за плечо и, вымученно улыбаясь, сказал:

— Держись, Николя.

Учительница не вышла к ужину из своей комнаты, и Максим Рибботон, не желавший упустить новую тему для разговоров, снова заговорил о садистах, убивающих детей, и о том наказании, сторонниками которого были они с отцом. Патрик сухо велел ему замолчать. Уткнувшись носом в тарелку, Николя съел картофельную запеканку, которую повар приготовил, чтобы после прогулки дети могли восстановить свои силы. Когда ужин подходил к концу, Патрик предложил в качестве благодарности трижды прокричать «Гип, гип, ура!», и Николя прокричал вместе с другими три раза: «Гип, гип, ура!».