Эмманюэль Каррер - Зимний лагерь

Потом он спросил Патрика, нельзя ли ему в последний раз переночевать в кабинете. Патрик согласился не сразу, поколебавшись, наверное, из-за телефона. Николя пошел спать раньше всех, ни с кем не попрощавшись, никем не замеченный, кроме разве что Одканна, который весь вечер не спускал с него глаз, но Николя избегал встретиться с ним взглядом.

По-видимому, никто не знал, что он уезжает.

Через четверть часа Патрик пришел к нему в кабинет и сказал, что они уезжают завтра рано утром. Нужно хорошо выспаться. Не хочет ли он выпить снотворного, чтобы легче было уснуть? Николя согласился, запил таблетку водой. Снотворное он пил в первый раз. Он знал, что если выпить сразу много таблеток, то от этого можно умереть. В тот период, когда они переезжали и когда отец долго отсутствовал, Николя по всему дому искал флакончик с таблетками, которыми пользовался отец, но тот, наверное, взял его с собой или мама убрала его в ящик, закрывавшийся на ключ.

Патрик присел к Николя на край постели, как будто хотел поговорить с ним, но не находил слов. Ни у кого больше не найдется слов, чтобы разговаривать с ним. У Патрика оставались только те же самые, что и накануне, жалкие жесты: сжать рукой плечо, грустно и ласково улыбнуться. Он даже не решился еще раз сказать «держись», чувствуя, наверное, насколько лицемерно это могло бы прозвучать. С минуту он посидел молча, потом встал. Он собрал и засунул в пластиковый пакет новую одежду Николя, купленную для него в супермаркете, и, перед тем как погасить свет и выйти, положил готовый к завтрашнему дню пакет на пол около кровати. Николя вспомнил о своей сумке, старательно приготовленной к отъезду в зимний лагерь неделю назад. Жандармы, вероятно, нашли ее в багажнике машины и, конечно же, обыскали. Он подумал о том, удалось ли им открыть его сейф и что они в нем нашли.

Николя не заметил, как уснул, а на рассвете проснувшись, не сразу понял, где находится — сначала ему показалось, что он был дома, у себя в комнате. Ему стало страшно, потому что пока он спал, дверь в комнату, видимо, закрыли и свет в коридоре погасили, нарушив данное ему обещание. Он позвал шепотом: «Мама», — чуть было не повторил это слово громче, едва не закричал, но сдержался и вдруг сразу все вспомнил. Некоторое время он лежал без движения, надеясь, что ночи не будет конца. На это, наверное, уповают приговоренные к смерти. Его глаза начали привыкать к темноте, и он подумал, не найдется ли чего-нибудь в комнате такого, что могло бы вызволить его из этой ситуации. Остановить течение времени, сделаться неуловимым, помочь ему исчезнуть. Но не увидел ничего. Прятаться под кроватью было бесполезно. Звонить, чтобы позвать на помощь, но кому? И что сказать по телефону?

Николя подошел к окну и увидел на нем решетку. Он провел в кабинете три ночи, но не заметил ее. Или, может быть, ее установили, пока он спал, для страховки, чтобы он не сбежал? Впрочем, она выглядела старой, была накрепко зацементирована, просто раньше он ее не заметил.

Другого выхода, кроме двери, не было. Николя покопался в пластиковом пакете и на ощупь оделся. Когда он надевал куртку, в кармане послышался привычный, мрачный шелест объявления о розыске, на котором была фотография Рене. Николя стал выдвигать ящики стола в поисках денег — побег с ними был бы легче, — но ничего не нашел, тогда он бесшумно открыл дверь и вышел.

Внизу, в зале, горела только одна лампа, слабо освещавшая лестницу, на верхних ступеньках которой он вновь остановился. Патрик и Мари-Анж уже встали, они сидели за столом и негромко разговаривали, но в шале царила такая тишина, что когда Николя наклонился, опираясь на перила лестницы, ему все было слышно.

— Один кусочек, — сказала Мари-Анж, и раздался звон ложечки в чашке.

— Как ни крути, — заговорил Патрик, — дети все узнают очень быстро. И потом, если жителям деревни станет известно, что он здесь, то, учитывая состояние, в котором они находятся, еще неизвестно, на что они будут способны.

— Но он-то ни в чем не виноват, — тихо возразила Мари-Анж, глубоко вздохнув. — Какой ужас! Господи, какой ужас…

Николя услышал, как она всхлипнула, потом Патрик сказал:

— Знаешь, то, что произошло с Рене, ужасно, но его мне еще больше жаль. Предстань себе, таскать за собой подобное… Что за жизнь у него будет?

Молчание, потом, продолжая плакать и мешать ложечкой в чашке, снова заговорила Мари-Анж:

— Хорошо, что его отвезешь ты. Ты ему скажешь?

— Нет, — глухо ответил Патрик, — не смогу.