Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 3

В зоне праздник. Заключённые выбритые, чисто одетые, в томительном ожидании слоняются от крылечка к крылечку, от толпы к толпе. У конторы лагеря на завалинке сидят человек тридцать. Колосов увидел и Цыбанюка.

В большом кабинете начальника лагеря за письменным столом, заваленным грудами папок с личными делами заключённых, сидит председатель комиссии Бармин. По сторонам приставного стола Аксеньев — теперь первый секретарь райкома, дальше председатель областного суда, прокурор, какой-то солидный в роговых очках работник милиции и Ещё несколько человек,

— Ну, вот и Колосов, — поднял голову Аксеньев, когда вошёл Юрий. — Садись, хозорган, так, кажется, тебя называют работники лагеря. Тебе придётся давать производственную характеристику. Можно начинать.

— Что же, приглашайте! — Председатель раскрыл дело и кивнул начальнику лагеря. Тот быстро вышёл.

Заключённые столпились у двери и молчали.

— Рассаживайтесь, — показал Бармин на расставленные скамейки. — Здесь не суд, не допрос, а откровенный разговор и личное знакомство с каждым из вас.

Заключённые медленно, с опаской заняли места.

— Советское правительство и Центральный Комитет нашей партии поручили нам пересмотреть все ваши дела и приговоры. Помочь нам в этом можете только вы сами, — продолжал Бармин, перелистывая страницы дела.

Тихо в кабинете. Слышно, как шелестит бумага, заключённые затаили дыхание, боясь пропустить хотя бы одно слово.

— Независимо от состава преступления, все отступления от норм советского законодательства будут исправлены, — говорит председатель и приступает к работе. — Пескарёв Николай Григорьевич, рассказывайте.

Поднялся пожилой человек.

— Осужден особым совещанием в тридцать восьмом году по статье КРА, на десять лет, — заговорил он глухо. — В сорок втором бежал на фронт, да поймали. Снова срок за контрреволюционный саботаж. Вижу, сгниёшь с этой пятьдесят восьмой, и на уголовное дело решился: кассу на прииске взломал. Да снова просчитался — опять же экономическую контрреволюцию приморозили. А это уже каторга.

Пошли вопросы, уточнения, сверка Его показаний с обвинительными заключениями, приговорами.

Вторым вызвали Цыбанюка. Говорил он дерзко.

— Да, был в националистических бандах в Западной Украине. Ну что я тогда смыслил, сопляк? Молодость — дурость! Говорили старшие: «Самостийна Украина…» Слушал, верил.

— Принимали участие в расправах над бывшими активистами колхозной деревни? — спросил Его председатель.

— Прямо нет, а так в боях с советскими войсками, в стычках с отрядами из винтовки шмалял, как и другие. Может, кого и уложил.

— Как вели себя в лагере? Какое настроение?

— С четвертной за плечами херувимчиков не бывает, — Цыбанюк покосился на Колосова, — Вы директора мастерских порасспросите. Он нас до самых потрохов знает.

— Работник он способный, хороший, только вспыльчивый. Бригадиром был, за грубость сняли. А полезным человеком непременно будет! — убеждённо сказал Колосов.

Цыбанюк только потянул носом и промолчал.

— А как бы вы осудили себя сами? — спросил председатель.

— От силы бы десятку дал, а больше нет, не за что. За десять лет человек много понять может.

Весь вечер проходили перед комиссией разные люди с разными судьбами. Говорили искренне и даже рассказывали то, чего не значилось по делу. Поздно ночью комиссия обменялась мнениями и закончила работу.

По многим делам было решено: освободить за недоказанностью обвинения. Последующие преступления, как вынужденные, во внимание не принимать.

Дело Цыбанюка вызвало длительную дискуссию. Комиссия постановила: за открытую вооруженную борьбу против Советской власти в Западной Украине/ срок наказания с двадцати пяти лет снизить до десяти. Поскольку Цыбанюк с учётом зачётов этот срок наказания отбыл, из лагеря Его освободить.

Дальше Колосов не остался, судьба остальных заключённых уже представлялась Ясно.

Давно притаился посёлок — ни огонька, ни звука. Только не спал лагерь. На крылечках, на завалинках застыли молчаливые фигуры людей. В освещённых окнах бараков виднелись группы. Все сидели курили, ждали решения комиссии.

— Вот так, Юрий Евгеньевич, из комитета ушёл, демобилизовался и теперь вольный, как ветер, — говорил Желнин, лениво разминая в руках папиросу.

«Не ушёл, а ушли, как будто это секрет. И тут врёт», — подумал Колосов и снова посмотрел на часы. В десять вечера обещал заехать полковник Уфимцев, а было уже четверть одиннадцатого. Желнин поймал Юрия в клубе после партийного собрания, сославшись на необходимость срочного разговора.