Джейн Веркор - Плот 'Медузы'

- Нет... Что это значит?

- В наше время любая патрицианская семья, если она не хочет прослыть совершенно отсталой, должна обеспечить себе хотя бы одного "домашнего" коммуниста. Заметьте, что друзья Марилизы называли себя "прогрессистами". О, весьма относительными. И "домашним" коммунистом они выбрали далеко не первого встречного. Отец Сюмера был владельцем фирмы по производству зубной пасты - знаете, "Вобискум". Кстати сказать, до войны сын сотрудничал в "Аксьон франсез". Но поражение тяжело подействовало на него. А особенно поведение Морраса [Жан Моррас (1868-1952) - французский писатель, монархист, шовинист, официальный идеолог правительства Петэна, в 1945 году за свою деятельность в период оккупации приговорен к тюремному заключению], отплясывающего на развалинах танец дикарей. Увлеченный Сопротивлением, обращенный коммунистами в их веру, он стал ярым сталинистом и оставался им вплоть до венгерских событий. После них он вышел из партии и примкнул к тем, кто после процесса Сланского обзывал его подонком и лицемером, а он оплевывал их, именуя ренегатами; потом он в свою очередь обзывал подонками и лицемерами тех, кто после Будапешта не вышел, как он, из партии, а те оплевывали его, именуя ренегатом; а в один прекрасный день они тоже примкнут к нему и будут обзывать подонками и лицемерами тех, кто не выйдет из партии, как вышли они, и кто будет обзывать ренегатами их... Удивительные нравы, не правда ли?

- Хорошо. Но что же Реми?

- Минутку. Теперь вы понимаете, почему мне всегда претило ввязываться в политику. Так вот, в эту пору Сюмер был еще активистом партии, продавал "Юма-Диманш" у Сен-Пер-дю-Кайу и, приезжая в гости к Марилизе на своем "порше", предавал нас всех анафеме и забавлял крайностью своих суждений. Когда меня ему представили, он сделал вид, что не знает, кто я. И только к концу вечера, когда мы развалились рядом на диване, оба в подпитии, он заплетающимся языком спросил меня, не известный ли я путешественник. Мое тщеславие было уязвлено, но он, как видно, этого и добивался. Я объяснил, кто я, он посмотрел на меня не без насмешки: "Ах, так это вы автор "Медузы"! Занятно! Выходит - вы двоюродный брат Реми Провена?" Я опять был уязвлен, но в то же время решил, что мне повезло - я могу узнать у него адрес Реми. Однако первым делом я стал его расспрашивать о другом. Я был немного удивлен: что общего у Реми и этого коммуниста?.. Так я и узнал все неизвестные мне прежде подробности. Оказывается, Реми явился к Сюмеру, который возглавлял одно из партизанских соединений, действовавших в районе Гатинэ, и предоставил себя в его распоряжение. Они сразу подружились: "Мировой парень". Они не раз толковали о том, что побудило Реми стать участником Сопротивления. Само собой, у Реми было немало причин, но главная из них - желание восстановить честь. При этих словах Сюмер покосился на меня. Он увидел, что я не понял. Чью честь? "Да честь семьи, мсье, к которой, я полагаю, вы имеете честь принадлежать". Это что еще за гнусные намеки? "Ладно, - сказал он, - я заткнулся". Э, нет! Сказанного было слишком много или слишком мало. Но он заявил: "Дорогой мэтр, я не генеральный прокурор. Если вам не приходилось слышать о небезызвестном Атлантическом вале..." Я не мог смолчать: с моего отца снято обвинение. "Знаю, знаю. Но в сорок третьем году все это не было столь уж очевидным... Впрочем, что касается чести ваших родственников, вам, конечно, виднее. Не мне об этом спорить. И тем более с вами". Его тон весьма мне не понравился, но как я мог показать, что обижен? И потом, мне хотелось разузнать подробнее о Реми, о Бале. Прежде всего о Реми. Сюмер похрустел костлявыми пальцами. Единственное, что он мог мне сказать, - лучшего помощника ему бы не найти. Отличный парень. Всегда готовый идти на дело. И неизменно брал на себя самые трудные, самые рискованные поручения. Чудо, что он уцелел. (Молчание.) Правда, странно, доктор? Тихоня, рохля, чуть что готовый спрятаться под кровать...

- Люди меняются...

- Но все-таки согласитесь, очень уж неожиданная перемена. Тюфяк Реми в маки, с автоматом за спиной... Невероятно. Правда, не забудьте - я не хочу быть злым, но ведь сорок третий год, это уже Сталинград, победа перешла в другой лагерь... Впрочем, неважно. Сюмер замолчал. Я тоже. И вдруг у меня мелькнула мысль: "Его жена была с вами?" Вместо ответа он передернул плечами, не насмешливо, а скорее нервно: что, мол, за дурацкий вопрос! "Вы знали Балу?" Я ответил равнодушным тоном: "Немного. - И тут же спросил: Когда они поженились?" Он помолчал. "Да примерно за год до этого или что-то в этом роде. Когда Реми в Виши хлопнул дверью и бросил министерство". Я подумал: "Вот оно что!" Подумал: "Удивительно, как она любила, когда хлопают дверьми. Может, и ему она говорила: "Уведите меня". А его спросил: "Почему он хлопнул дверью?" Он с минуту глядел на меня: "Вы что же, ни о чем не знали, сидя в своей Германии?" Я ответил: "Нет", а он: "Ну, а когда вернулись?" Когда я вернулся, говорили разное, кто одно, кто совсем другое. Но он, конечно, хотел навести меня на разговор об истории с должностью начальника полевой жандармерии...