Джеймс Коззенс - Почетный караул

Полковник Росс понимал: это вовсе не означает, что Нюд пользовался всеобщей любовью. Настойчивость в учебе однокашники еще могут простить, особенно если она сочетается со скромностью и дружелюбием; беда в том, что такое рвение не может не снискать благоволения начальства, а уж этот грех замолить перед товарищами куда как трудно.

За годы службы в резерве полковник хорошо изучил армейские нравы и отлично представлял себе, с чем пришлось столкнуться юному Билу. Он с самого начала стал предметом пристального завистливого внимания сослуживцев, старавшихся найти изъяны в его профессиональной подготовке — как летчика и как офицера. Чтобы успешно выдержать столь строгий экзамен, нужно доказать, что ты самый лучший летчик и самый лучший офицер. Нюд — отличный летчик, ничего не скажешь; но, если представишь, как мало места на верхушке служебной пирамиды и что пряников всегда на всех не хватает, поневоле задумаешься: а так ли уж он хорош? Но, если даже он и впрямь безупречен и, что уж совсем невероятно, все единодушно признают, что он на голову выше прочих, все равно начальство вряд ли поспешит досрочно присвоить ему очередное воинское звание, во всяком случае в мирное время. В мирное время все в армии ждут. Выделишь кого-то лишь потому, что он способнее других, повысишь вопреки общему правилу — пойдут разговоры о любимчиках. А кому это нужно? Не лучше ли сперва проверить его на прочность: сумеет ли он стойко выдержать томительное ожидание и бесконечные задержки с присвоением званий? Если потеряет терпение и подаст в отставку — что ж, значит, чего-то в нем все-таки недоставало; так сложилось золотое армейское правило: всегда лучше погодить. Вот почему командирским любимцам бывает порой пробиться труднее других.

С Билом все было проще: собственная карьера его, видимо, нисколько не волновала. Полковник Росс услышал об этом еще в Вашингтоне, когда получил назначение в Оканару и узнал, что его командиром — после возвращения из Европы — будет генерал Бил. И если с годами Нюд все же поднялся выше, чем другие, и ему сходило с рук больше, чем прочим, не таким способным офицерам (которые, правда, были о себе самого высокого мнения), то вовсе не потому, что он выслуживался или был, что называется, тише воды, ниже травы. Напротив, он частенько наживал себе неприятности. При аттестации он редко получал оценку выше «отлично» (довольно низкая оценка в армии), потому что в его служебных характеристиках постоянно отмечались такие отрицательные черты, как импульсивность и дерзость. Впрочем, он ничуть не старался исправиться: видимо, внутренний голос подсказывал лейтенанту (впоследствии капитану) Билу, что это делалось лишь для отвода глаз, чтобы в случае чего доказать, что Нюд не пользуется никакими особыми привилегиями. И голос этот его не обманул. Когда стало ясно, что затянувшийся антракт между войнами подходит к концу, его без проволочек, двумя отдельными приказами за какие-нибудь два месяца, повысили до подполковника и направили на Филиппины. Он попал туда за три дня до того, как японские бомбардировщики уничтожили прямо на аэродромах двести двадцать один американский самолет — а их там было меньше трехсот.

Несколько раз Россу доводилось слышать скупые рассказы генерала Била об ужасах первых месяцев войны. Иногда во время совета командного состава или обсуждения планов работы АБДИПа, когда двери его кабинета охранялись бдительными часовыми, он неожиданно резко бросал: «Нет, это не пойдет» — в ответ на какие-нибудь предложения начальников отделов или возражения офицеров связи из Орландо, авиабаз Эглин или Райт. После чего, хмуро глядя в сторону на большую карту или на незажженную сигарету, которую он нервно вертел в пальцах до тех пор, пока не разламывал и не засыпал табаком листок с повесткой заседания, он рассказывал, в подтверждение своей правоты, что ему пришлось пережить на Айде и какие уроки следует извлечь из ошибок, допущенных в Николсе. Если те, кто придерживается иного мнения, не видели всего того, что повидал он, его святой долг настоять на своем, и дело здесь вовсе не в том, что он выше их по званию.

Все понимали: судить здесь вправе лишь тот, кто испытал подобное на своей шкуре, и слушали его молча, с суровыми и немного смущенными лицами, даже те из них — а такие всегда находились, — кто считал, что уроки сорок первого года уже устарели. Генерал Бил, разумеется, знал это не хуже других; более того, он сам много сделал, чтобы уроки эти и вправду устарели; но душевная боль и волнение мешали ему правильно оценить случившееся, тогда как для прочих, не переживших всего, что выпало на его долю, это были всего лишь бесстрастные факты, не более.