Галина Докса - Мизери

— Сейчас же поговорю. Какой у них урок?

— Математика, третий этаж, тридцатый кабинет.

— Я пошел. Сидите тут. Я вам ее приведу. Еще будет извиняться, что довела вас до слез…

Дэвид двинулся к выходу.

— Стойте! Куда вы? Пятнадцать минут урока…

— Я ее с урока вызову. Будет прекрасное начало разговора. Внеплановая отмена урока математики — что скорее поднимет настроение актрисы, впавшей в депрессию?

Светлана Петровна улыбнулась:

— Не тот случай. Света обожает математику.

— Тогда она действительно гениальный ребенок. За такого надо бороться.

Он подмигнул и вышел из зала. Светлана Петровна осталась допивать чай, качать головой и корить себя за то, что так распустилась. Что, в сущности, такого ужасного в отказе девочки участвовать в пьесе, навязанной ей двумя чужими взрослыми людьми, о которых через год и не вспомнит она, буркнувшая двадцать минут назад (перемена кончалась; Cветлана Петровна, ошеломленная отказом, повторяла встревоженно: «Может быть, что–то дома у тебя? Может быть, тебе разонравилась пьеса?»), бросившая в сторону в явном намерении уязвить и обидеть: «Да, не нравится. Глупая пьеса. Играйте сами. Вон вы уж и косу заплели!» Что — тут? Ужасного? Для кого бы то ни было? «Глупая пьеса», — буркнула, намереваясь обидеть… Кого? Она не передала Дэвиду подробностей разговора. Пусть Света сама скажет ему в лицо, если посмеет. Негодная, неблагодарная девчонка!.. «Вы уж и косу…» Стоп!.. А если дело — в косе? Если это ревность? Двенадцать лет… О, как бы тогда все стало на свое место! Как замечательно, как не из чего было бы плакать тогда ей — Свете: «А я‑то боялась, что есть нечто порочное во всей нашей затее, нечто глубоко лживое или слабое, а это одно и то же… Боялась разочарования, и как же мне не пришло сразу в голову! Коса… Дэвид! Ромео и Джульетта! Шекспир! Всегда и все кончается Шекспиром! Тем более у нас… У нас! Господи, как просто и замечательно! Что ж я тут сижу?.. К ним, надо к ним… И расплести проклятую косу… Черт, этот скотч… Я забыла… Что же делать? Совсем забыла… Но уж — не плакать, это точно. Не из чего плакать. Мальчик все устроит. И мы сыграем «Победивший мир». И сцену пленения. И сцену братания. И сцену прощения!»

Лица вошедших в зал Дэвида и Светы Тищенко были озлобленно–мрачны. Они не смотрели друг на друга. Девочка шла неохотно и спотыкалась на ходу, а канадец подталкивал ее в спину длинным пальцем, точно гнал гусенка хворостиной. Светлане Петровне захотелось, как гусыне, захлопать крыльями в радости и негодовании.

— Света, Дэвид! — весело воскликнула она, не давая им раскрыть рта. — Расплетите мне, пожалуйста, эту ужасную косу! Дэвид так залепил ее скотчем, что я вынуждена была всю ночь проспать на косе. Я в таком виде отказываюсь открывать вечер. Давайте–ка, мой мальчик, раз–два, и готово, как говорят русские. За работу! Света вам поможет…

— Нет, — зло сказал Дэвид, не глядя на нее. — Останьтесь так, Светлана. Света не будет играть. Она занята вечером. Вы ее замените. У вас получится гораздо лучше. Потерпите косу.

— Вы сошли с ума! Мне сорок лет. Я вам не девочка.

— Или играете вы, или Света, или я отменяю спектакль. — Дэвид был бледен и грозен, как в сцене казни, венчающей его пьесу.

У Светланы Петровны сердце останавливалось глядеть на него. «Мерзкая девчонка сказала ему, что пьеса ужасна», — быстро догадалась она и, обращаясь к Свете, перешла на русский:

— Что ты натрепала, что он такой смурной?

Светлана Петровна намеренно прибегла к жаргону, опасаясь, как бы Дэвид не понял смысла перепалки, которую собиралась она вести со своей маленькой соперницей.

— Ничего, — смутилась Света и отвела глаза. — Сказала, что я… ангажирована на вечер. Это правда. Я не могу.

— Мы перенесем спектакль на завтра. Ты можешь завтра?

Вопрос был понятен нахмуренному Дэвиду, и он принял выжидательную позу, нагнувшись к своей капризной примадонне с выражением лица одновременно безразличным и угрожающим. Наступившая пауза оказалась короче, чем требовалось Светлане Петровне для произнесения следующей фразы. Примадонна опустила к земле носик, вздернутый к потолку на всем протяжении предпремьерной «разборки», и уставилась на носки туфель. Режиссер, закусив улыбку прощения, молниеносным движением руки, напугавшим учительницу, ухватил девочку за косу и с силой дернул. Опущенный нос шмыгнул, вспорхнули ресницы, губы задрожали, преодолевая сопротивление гримасы… Две улыбки выглянули, узнали друг друга, обнялись и поцеловались на расстоянии, «право, много большем, чем, например, пролегает миль от Земли до Солнца», — подумала Светлана Петровна.