Азия Биби - Приговоренная. За стакан воды

Он рассказал нам, что этот министр — католик, представляющий в правительстве шесть миллионов христиан и три миллиона индуистов, живущих в Пакистане. Я тогда подумала, что нас, конечно, немного по сравнению с семьюдесятью миллионами мусульман, но все же не так мало. В своей проповеди священник говорил о том, что Шабаз Батти всегда храбро боролся с федеральным правительством, отстаивая наши права, взаимоуважение и возможность диалога между разными религиями, в знак чего сам заходил в медресе, считавшиеся радикальными. Мы долго молились и пели, поддерживая его в этой борьбе, особенно против закона о богохульстве. Этот закон, по словам Дилавара, был несправедлив по отношению и к христианам, и к индуистам, и к мусульманам, которых также часто обвиняли по ошибке. Слова священника напомнили мне об истории, которую я слышала, когда навещала родителей в своей родной деревне, в нескольких километрах от Иттан Вали. Жители той деревни рассказывали о том, как пожилого мусульманина приговорили к пятнадцати годам тюрьмы за то, что он бросил Коран в урну. Но этот человек был слепым. Я подумала, что это несправедливо, ведь он не знал, что это священная книга, и сделал это не нарочно. На мой взгляд, это не было богохульством.

Я не могла представить тогда, что всего несколько недель спустя сама стану жертвой этого закона, точь-в-точь как тот слепец. И точно так же не могла представить, что однажды встречусь с министром Шабазом Батти, за которого мы так молились в то пасхальное воскресенье.

Никогда не забуду день нашей встречи. Да и как я могла бы забыть его — следующий день после вынесения мне смертного приговора?

Я проплакала всю ночь, а наутро слезы иссякли, как и надежда. Все было кончено.

После полудня, услышав скрежет ключа в огромной замочной скважине, я подумала, что настал мой последний час и за мной пришли, чтобы отвести на казнь.

Дверь резко распахнулась и в проеме показалось перекошенное злобой лицо Калила.

— Вставай! Пошли.

Я вышла в коридор, по которому обычно нас выводили на прогулку. Но в тот момент он казался мне темнее и промозглее, чем раньше, настоящей дорогой к смерти.

Толстяк Калил приковал меня цепью к своему ремню. Ноги заплетались от слабости, и я не могла идти с ним в ногу, поэтому он тащил меня, как козу на веревке, и ему явно нравилось это унижение. Задыхаясь, я смотрела, как он вытирает лоб, и думала, что это он — потное животное. Но я не хотела, чтобы в моих последних мыслях перед смертью было место для Калила.

Дети мои, через несколько мгновений моя жизнь оборвется, но я буду наблюдать за вами с небес, находясь в объятиях Спасителя. Господи, сжалься надо мной, яви Свое милосердие.

Эти слова эхом отдавались у меня в голове. Изо всех сил я старалась представить лица детей и мужа, вспоминая, как мы сидели во дворе вокруг котелка с чаем. Они сияли, радостно смеялись. Ишам, моя младшенькая — ей было тогда всего десять — напевала песенку, которую выучила утром в школе. Остальные девочки и Ашик слушали ее с удовольствием. Когда Ишам допела, все зааплодировали.

Погрузившись в эти прекрасные воспоминания, я почувствовала, как на лице появилась улыбка… но хриплый голос Калила грубо вернул меня к реальности:

— Вот, мы пришли.

Калил постучал в дверь с такой осторожностью, какой я за ним никогда не замечала.

Мы вошли в кабинет, где двое мужчин в костюмах сидели напротив друг друга. Одного из них я узнала: это был начальник тюрьмы, которого я видела год назад, в день прибытия. Но другой мужчина был мне не знаком. На нем был темно-серый костюм с бордовым галстуком — значит, это не адвокат. Попав сюда, я научилась отличать адвокатов: они все были одеты в одинаковые черные костюмы с черными галстуками. Кто же это тогда? Кроме семьи и адвоката меня больше никто не навещал. Незнакомец поднялся и подошел ко мне (и Калилу, ведь мы все еще были скованы вместе).

— Здравствуй, Азия. Я — Шабаз Батти, министр по делам религиозных меньшинств. Мне хотелось бы поговорить с тобой.

Потом он велел охраннику освободить меня и предложил мне сесть на стул. Начальник тюрьмы вышел, забрав с собой Калила.

Я вспомнила слова священника: «Помолимся за этого человека, чтобы ему хватило сил бороться за благое дело». Невозможно было поверить в то, что я сейчас сижу напротив него.

Батти смотрел по-доброму и, казалось, жил в довольстве: у него были округлые щеки, ухоженные усы и впечатляющая шевелюра — тщательно расчесанные густые черные волосы блестели, будто дорогой шелк. Я видела подобное впервые…