Стефан Хвин - Гувернантка

Эта сосредоточенная проверка названий, сортировка, осторожный спуск по лестнице с охапкой переплетенных в кожу толстых атласов, словарей и нотных тетрадей, а потом раскладывание их на полках, пахнущих старым деревом, — неторопливое, методичное, — отлично успокаивало нервы. Мы работали молча, будто ничего не случилось, только Анджей, зайдя в комнату на втором этаже, невольно обходил стороной окно, из которого была видна мостовая Новогродской. Пятнышки йода на щеке и в уголке рта почти исчезли, и тем не менее, когда Анджей оставался в комнате один, я видел через приоткрытую дверь, как он, приблизив лицо к зеркалу, трет, послюнив платок, едва заметный рыжий след на коже.

В четверг пополудни панна Эстер попросила Анджея почитать ей описание путешествий по Италии из прекрасной книги графа Гуттенберга. Когда Анджей вошел, она спросила, откуда эта повязка на голове. Он усмехнулся: «Пустяк, ерунда. Это я о дверной косяк на чердаке». Панна Эстер сказала, что он читает все лучше. Он высокомерно сощурился, как будто чувствовал себя гораздо старше ее. Отпуская его, она подняла забинтованную руку — в знак, что и ей довелось испытать тайную силу зла.

Когда неделю спустя мы впервые вышли из дома на Новогродскую, нас провожали внимательные взгляды из-за оконных стекол и занавесок.

На Кошиковой нам заступили дорогу. Трое или четверо. Я полез в карман, но они меня отстранили. «Ты тут ни при чем». — «Не надо, — сказал Анджей. — Это мое дело». Отошел с ними в сторону, за кусты сирени. Я видел, как он засучил рукава белой рубашки. Когда они начали его бить, он несколькими ударами отогнал самого сильного. Потом вернулся ко мне. У него была рассечена губа; глаза ясные, спокойные. Платком вытер кровь. Слюна была розоватая, с красными прожилками. Мы смотрели, как они, оглядываясь, уходят по направлению к Вильчей.

Комната панны Эстер на втором этаже опустела. Покалеченную мебель сдвинули к стене. Около двери свисали со стены оборванные обои. Стекло на фотографиях далекого города было разбито. Вечером, когда Анджей уже лег, я сидел в кресле, упрятанном в белый чехол, и просматривал книги панны Эстер, ждавшие своей очереди переселиться в сундук. Там было несколько томиков стихов, латинская грамматика, франко-немецкий словарь с иллюстрациями, пара французских романов, большая карта Шварцвальда, старые карты Данцига и Гейдельберга. Я не переставал думать о том, что произошло в воскресенье. Сидел в кресле и ничего не делал. Брал в руки книгу за книгой, перелистывал, откладывал. В ушах неотступно стоял звон бьющегося стекла, и свист, и топот бегущих по брусчатке людей, и грохот ударов кулаком в деревянные ворота, сотрясавшиеся под моей ладонью.

Около одиннадцати, роясь среди томов с позолоченными кожаными корешками, я наткнулся на книгу в красном коленкоровом переплете. В окне уже темнела ночь. В доме тишина. Розовый свет лампы с фарфоровым абажуром, которую Янка принесла из отцовской комнаты. Запах хорошей бумаги, красивая печать, под пальцами твердая обложка… Я раскрыл книгу: бумага желтоватая, убористый мелкий готический шрифт. Дата? Место издания? На первой странице под готическими буквами заглавия — посвящение? Я пододвинул книжку поближе к лампе:

Панне Эстер Зиммель

в память того дня в Сильсе.

Сердце забилось быстрее.

Сильс? Тот день в Сильсе? Где это?

Я начал быстро, жадно читать — не для того, чтобы понять, а чтобы забыть о Новогродской улице, о Мокотовском поле, горящих кибитках, разбитых окнах, ударах по деревянным воротам, но уже первые слова… Любой — уверял автор — может стать Богом. Я с раздражением пожал плечами. Богом? Мы? Я? Отец? Анджей? Мама? Янка? Панна Эстер? Но ему, казалось, было плевать на мои возражения. Достаточно — продолжал он спокойным, уверенным голосом, — достаточно только сказать себе: нет никаких богов, не будет никакого наказания, никакой награды, то есть достаточно произнести эти несколько слов, и мы сами станем богами. Ибо нет никаких богов. Души смертны, как и тела. Божественность в том и состоит: есть боги, но нет Бога. Нам дозволено все. Можно помогать людям, а можно причинять им вред [46] Здесь и далее цитаты (прямые и скрытые) из Ницше даются по двухтомнику «Фридрих Ницше», изд-во «Сирин», 1990. .

Но что же это значит: по-настоящему помогать людям? Неужели Христос — этот вопрос несколько раз повторялся на напечатанных готическим шрифтом страницах, — неужели Христос не уподоблялся плаксивому просителю, когда жалобно призывал нас помогать неудачникам, больным и слабым? Не заблуждался ли он, призывая поддерживать жизнь, не способную быть жизнью? Нас со всех сторон окружает смерть. Раньше верили, что человечество бессмертно. Но сейчас мы уже знаем, что человечество не бессмертно. Мы можем погибнуть. Все. Мы выживем на Земле, только если будем почитать здоровье и силу. Когда красивого, здорового и сильного человека мучает совесть оттого, что нет в нем жалости к неудачникам, к больным и слабым, это знак, что он отравлен их ядом и должен излечиться от этой болезни. Худшее из всех деревьев — Крест.