Вот я и сплю прямо на траве перед нашей землянкой возле кормового поля, и вечерний туман мало-помалу окутывает меня плотной пеленой.
Провались они все пропадом!
Но кое-кто знал это место.
И я проснулся от слов:
- Спина у тебя совсем холодная!
Амелия! На ней было теплое пальто с капюшоном, и выглядела она вполне довольной: видимо, как-то уже справилась со всем случившимся.
Она сказала:
- Не думай, пожалуйста, что я презираю людей, которые теперь...
Не по мне такие высокие слова.
- Есть хочешь? - спросил я. У меня был с собой кусок хлеба.
- Нет, спасибо.
Ее глаза сияли как-то уж слишком радостно. Значит, пришел конец нашей любви, раз у нее все так благополучно.
Она вырыла из земли жестяную банку, в которой хранились древние черепки, и произнесла целую речь:
- Допустим, нам пришлось бы самим делать горшки и миски, то есть лепить их из глины и потом обжигать, допустим также, что мы бы умели это делать; я бы стала тогда - только не смейся! - выдавливать пальцем канавки вдоль края.
Вот что она бы стала делать.
- Ну так и выдавливай себе на здоровье! - воскликнул я с таким жаром, словно мы - наконец-то! - нашли решение всех проблем.
- Для этого нужно быть богатой, - осадила она меня. - Канавками не проживешь.
И тут у меня вырвалось одно из моих самых нелепых восклицаний на эту тему:
- А я-то, я-то на что!
Она обняла меня. Но так, словно мы с ней на вокзале и ее поезд вот-вот тронется.
Голова ее немного задержалась на моем плече. А когда от него оторвалась, перед нами словно из-под земли выросла шатающаяся фигура Швофке со свертком одеял под мышкой. Он был сильно пьян, как в ту пору, когда по милости Каро, срывавшего с охотников шапки, он что ни день выигрывал пари...
- Привет - воскликнул он, едва ворочая языком. - Вот это да!
Амелия отскочила и нырнула в туман...
Швофке поглядел ей вслед, перевел глаза на меня, вновь поглядел ей вслед и наконец пожал плечами.
- Ничего не поделаешь, удрала, констатировал он.
На нет и суда нет.
- Ты за кого? За меня... или... ты... ты...
против меня? Разумеешь?
- Нет!
Вкратце дело обстояло так: его наметили в бургомистры. Но богатые крестьяне проголосовали против. Потому он и налился до ушей.
- Пока я был гол как сокол, они не брезговали посидеть со мной и покурить, если встречали где-нибудь в лугах.
Он заполз в землянку и расстелил одеяла.
- Пока они еще в большинстве, - заключил он и растянулся во весь рост на одеяле. - Так что помочь может только одно:
"Самые бедные - to the front!" [Вперед! (англ.)] Разумеешь?
Ясное дело, как-никак тоже в школе учился.
Я лег рядом и представил себе, как Амелия в эту минуту бежит прямиком через луга к дому. Не надо было отпускать ее одну.
Но и Швофке я бросить не мог. Слишком он сегодня возбужден.
- Нам с тобой, - вдруг заявил он, - нужно будет кое-что обсудить.
А потом махнул рукой и захрапел. Долго еще я лежал, не в силах уснуть, а он все ворочался и ворочался с боку на бок, пока не придавил меня к стенке. Эдак-то матери тоже не больно сладко придется, подумал я.
Когда мы оба проснулись, было еще темно и чертовски холодно.
Швофке нащупал пальцами мое лицо.
- Ты еще спишь?
- Нет. Просто глаза закрыл.
Видишь, какое дело, - вздохнул он. - Нельзя оставлять корни там, где их выдернули, Никак нельзя. Разумеешь?
- Не очень.
- Ну как же-ведь они все еще надеются, что все будет, как было. Против меня голосовали, болваны. А ведь со мной...
Почем знать, какой фрукт им теперь достанется!
Я повернулся на бок.
Мысли мои были заняты совсем другим.
Я спросил:
- Как ты думаешь, Швофке, дадут мне пять гектаров?
Для него этот вопрос был легче легкого.
- А пожалуй, лучше ничего и не придумаешь, - вздохнул он. - Уж как-нибудь уладим это дело.
Он сразу согласился дать мне землю, но что-то не больно запрыгал от радости.
А потом, подумав, сказал:
- Душевная она девушка. Пришла все-таки проститься.
Я рывком повернулся к нему.
- Зачем, зачем пришла?
Швофке приподнялся было, хотел, видимо, успокоить меня, утешить, но тут вспомнил о том, что произошло вчера вечером, сдержался и медленно улегся обратно.
6
Еще не рассвело и в воздухе пеленой висела изморозь, когда я стрелой пронесся по деревенской улице. Все было как всегда: те же дома, тот же булыжник и тот же Юрген Зибуш опять бежит к замку.
Коляска еще стояла у крыльца. Укатил пока только трактор, еще в пять часов утра.
Он увез белье, книги и посуду. "Вскорости возвернется", - сказал Ахим Хильнер, наша народная полиция. Новая синяя форма ладно сидела на нем, вот только брюки были коротковаты, словно он из них вырос.
Читать дальше