Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Похоже; что каждое пятилетие выдвигает на первый план моих забот кого-то одного из усыновленных мною; в прошлый раз то была Ивонна, теперь, пожалуй, следует назвать моим Камилла. Причем с богатой перспективой… И снова, впервые после долгого времени, Крчма ощутил нечто вроде горделивого удовлетворения: Камилл вернется в университет и тогда, будем надеяться, получит новые шансы повернуть свою жизнь к лучшему, даже в своих собственных глазах, — и все это подготовил я!

Но это единственное, что я мог ему дать как отец. Большего я дать не сумел. Не удалось мне, например, убедить его, что душевный разлад — вовсе не источник вдохновения, а сплин — не талант… Ах, этот мой вечный меланхолик Герольд… Но что я, человек, в сущности, бесталанный, знаю о таких вещах? Быть может, мучительная неуверенность и есть неизбежный побочный продукт истинного таланта…

Если доживу — кто-то из моей Сердечной семерки станет моим к следующей встрече через пять лет?

В первом же цветочном магазине на пути с вокзала Камилл купил букет роз. Строго говоря, это Павла должна бы встречать его, вернувшегося с военной службы; но вряд ли она до этого додумается (тем более что Камилла отпустили днем раньше срока и Павла вправе ждать его только завтра). И потом — не любит Камилл быть «как все»; отчего бы и не постудить против обычая, не выказать Павле признательность за терпение, с каким она перенесла два года разлуки, да еще с Якоубеком на руках?

Камилл поставил чемоданчик на остановке. Коренной пражанин, а провел последние месяцы в лесной глуши — и вот изволь чуть ли не заново привыкать к толпе на тротуарах, к автомобилям, нетерпеливо толпящимся перед светофорами, к тяжелому воздуху, насыщенному выхлопными газами, к задымленным вокзалам и еще бог весть к каким запахам и смрадам…

Сквозь уличный шум различил легонькое постукивание: приблизился слепой, задел белой палочкой за чемоданчик, постоял в нерешительности, вдруг повернулся и, не успел Камилл рта раскрыть, удалился, откуда пришел. Растерянный Камилл хотел было догнать его, но тут подъехал трамвай— пришлось садиться.

Странный незначительный эпизод завершился, Камилл больше не думал о нем. Возвращение к гражданской жизни: все тебе ново, все удивляет и немножко трогает. Громыханье старого разболтанного прицепа (а навстречу прокатил новенький элегантный четырехосный вагон); кондуктор не в форме (видно, доброволец из студентов); мальчонка вырвался из рук молодой мамаши, протолкался сквозь толпу пассажиров, чтоб поскорей стать коленками на освободившееся место. Как там Якоубек, узнает ли папу, если я уже не в военном? Дети забывают так быстро — когда Камилл в последний раз после трехмесячного отсутствия приезжал на пару дней в отпуск и по старой привычке поднял сынишку высоко над головой, тот принял отчужденный вид и приготовился зареветь; только новый заводной автомобильчик его успокоил.

Поменяв хаки на гражданскую одежду, вроде бы отчасти меняешь и душу, как-то взрослеешь, становишься более самокритичным, смотришь на жизнь рассудительнее, как бы с некоей высоты. Два года в пограничном гарнизоне, последние месяцы и вовсе на уединенной заставе глубоко в лесу, — хватило времени разобраться в себе самом, пересмотреть свои удачи и неудачи (последних было куда больше) и принять решение — после не слишком успешных семи послевоенных лет начать жить заново и по-другому. Для этого есть все предпосылки: снова в университет, а диплом доктора философии — Камилл не сомневается, что добьется его, — даст куда больше уверенности в себе, хотя, в общем-то, диплом ему ни к чему (есть много хороших писателей и без дипломов). Экзамены, сданные за пять первых семестров, конечно, зачтут, и теперь, когда его «кадровый профиль» в порядке (господи, сумею ли я когда-нибудь отблагодарить за это Роберта Давида?!), перед ним откроется путь в литературу… Надо только деликатно и тактично уговорить Павлу потерпеть еще два годика, пока он будет доучиваться; а он готов заниматься до упаду (взял за правило: каждый экзамен сдавать с первого захода!) и одновременно писать — писать днем и ночью, лишь бы избавить семью от унизительной необходимости жить на его стипендию да на тощий заработок швеи-надомницы…

Камилл поднялся по лестнице, в одной руке чемоданчик, розы в другой. Только никаких сентиментальностей, я — сержант запаса, меткостью стрельбы заслужил право на дополнительный час личного времени после отбоя, а во время зимних учений неделю ночевал в палатке на морозе — и даже насморка не схватил!