Ирина Грекова - В вагоне

— Если это какой-нибудь фокус... — сказала я пересохшими губами.

— Это не фокус, — торжественно объявил Фонарин. — Вот он, ваш нервный, возбудимый субъект!

Он поднял кверху палку, на конце которой мокро болталась и обвисала грязная половая тряпка.

— Прошу всех хорошенько разглядеть субъекта, — обратился он к аудитории. — Представленная вам энцефалограмма была снята вот с этой тряпки; факт, зафиксированный в протоколе опыта... Вы это свидетельствуете, Володя?

Черноглазый Володя серьезно кивнул головой. Фонарин продолжал:

— Итак, все наблюдения, все тонкие соображения уважаемой Агафьи... виноват, Агнессы Тихоновны относятся к душевному состоянию этой вот грязной половой тряпки, которую любезно предоставила нам уборщица нашего этажа!

По рядам прошел шум, сперва слабый, как звук начинающегося дождя; потом обрушился ливень. Были в нем отдельные струи — восклицания, словно бы в мою пользу: «Недобросовестно!», «Какой-то цирк!», но громче всего слышался смех. Смеялись почти все: и благополучно-розовощекий, и тонконосый рублевский святой, и стенографистки за столом. Но гаже всех смеялся Фонарин. Он косо разинул щербатую, желтозубую пасть. Он торжествовал, он был счастлив. Я его ненавидела. Я бы его отхлестала по щекам той самой грязной тряпкой. Яркая отрицательная эмоция. Какой бы пик она дала на моей ЭЭГ!

Смех умолкал, доносились его последние спазмы. Слышнее стали протестующие возгласы: «Недопустимый прием!»

— Разрешите мне сказать несколько слов по поводу представления, — мягко предложил председатель. Он явно был на моей стороне.

— Нет, я сама. Дайте мне слово.

Зал замолчал. Прислонив указку к доске, я вышла на кафедру. Вообще я никогда не говорю с кафедры. Но тут я взошла на нее и сказала:

— Фокус с грязной тряпкой, который нам продемонстрировал профессор Фонарин, может на первый взгляд показаться эффектным. Но эта эффектность мнимая. Мы давно знаем, что кривые, подобные по виду энцефалограммам, можно получить, подсоединяя электроды к самым разным предметам, преимущественно влажным и неоднородным: к живым организмам, их частям, к кучам разлагающегося мусора, к чему угодно — стоит только не пожалеть грязи. Профессор Фонарин ее не пожалел. Он хотел меня в нее затоптать. Не вышло! Продемонстрированный им трюк грязен по существу, марает его самого. Вы только подумайте: один ученый предлагает другому проанализировать энцефалограмму. Элементарное понятие о честности диктует, что предложенная запись есть именно энцефалограмма, а не что-то другое. В природе множество колебательных процессов, и все они в какой-то мере похожи. Колебания самолета в воздухе, качка корабля, мало ли что? Запись каждого из таких процессов имеет что-то общее с энцефалограммой. Профессор Фонарин поступил со мной вопиюще нечестно, точнее — он поступил как матерый подлец. К сожалению, в наше время дуэли не приняты. Будь это не так, я бы охотно приняла его вызов за слово «подлец», брошенное ему в лицо перед большой аудиторией. Что же вы не бросаете мне перчатку, Фонарин? Охотно буду драться с вами на любом оружии. Только не на грязных тряпках! Приезжайте в Москву, в мою лабораторию, усадим вас в кресло, наложим электроды на вашу многодумную голову и посмотрим, как подскочит кривая, когда я громко скажу вам «Подлец!».

Последнее слово я прокричала на весь зал. Фонарин, уже бледный, позеленел и стал заваливаться набок. К нему подскочил Володя со стаканом воды, стоящим на кафедре. Люди, вскакивая с мест, скапливались у стула Фонарина в первом ряду...

— Агнесса Тихоновна, — страдая, сказал председатель, — ваши слова... выходят, так сказать, за рамки научной дискуссии. По существу вы правы, а по форме...

— Плевать мне на ваши рамки, — ответила я. — Ноги моей больше здесь не будет. Прощайте.

Еле пробралась я сквозь толпу к выходу. Спиной, плечами, не только лицом ощущала я любопытные, в большинстве враждебные взгляды.

— Скандалистка! — громко сказал кто-то сзади.

— С такой только свяжись, — ответил другой. — Что ни говори, баба есть баба.

Ну и пусть...

Я добралась до гостиницы. К счастью, командировочные документы были уже оформлены, билет на поезд готов. Я позвонила в институт, узнать, как там Фонарин; к телефону никто не подошел. Не поленилась пробиться в городскую справочную, узнала номер фонаринского домашнего телефона. Позвонила. Ответил женский голос:

— Михаил Васильевич отдыхает. Что ему передать?

— Ничего не надо.