Ирина Грекова - Фазан

Лиза — та не обмирала. Просто любила. Сильно любила, но не слепо, зряче. Все про него знала. Возможно, и про институт догадывалась, что не учится. Но никогда об этом не говорила.

Иногда, устав от вечной своей игры, от вранья, от кокетничанья, ища простоты и покоя, приходил к ней. Клал голову к ней на колени и замирал. Она гладила его по волосам — таким густым тогда и упругим! — и говорила низким своим, теплым голосом: «Фазан, Фазан, глупая ты птица!»

Конечно, всему этому наступил конец. Иначе и быть не могло. Нет, он не признался в обмане. Разоблачила сама судьба. Шел ей навстречу, зажмурив глаза: авось вывезет. Не вывезло.

Кто его выдал? Неизвестно. Так и не узнал никогда. Да разве это важно, кто? Пришел домой и понял: все, разоблачен. Понял по трагическому, злому взгляду Вари. По маминому лицу, вдруг за одну ночь постаревшему. Отпираться даже не пробовал. «Это правда?» — спросила Варя. Не ответил. «Значит, правда?» Кивнул.

Тогда мама схватила себя сзади за волосы и несколько раз стукнула своей головой по столу. Как молотком, забивая гвоздь. Ох, этот стук! До сих пор слышен. Как будто здесь, в комнате, стучит мама головой по столу...

Плакал. Клялся: никогда больше, никогда! Обещал, что исправится, все наверстает. Они — как каменные, с чужими лицами.

Валялся у них в ногах. Буквально валялся. Варя ткнула его в бок башмаком — жалким, много раз чиненным, со щучьим оскалом. Поцеловал башмак. Твердил: «Бей больше, больнее!» Варя ногу поджала с брезгливостью. Их молчание — вот что было хуже всего. Только потом, в коридоре, искаженное лицо Вари и свистящий, сдавленный шепот: «С ее-то больным сердцем! Негодяй!»

Обещал себе и им начать новую жизнь. Совсем новую! Прежде всего начисто порвал с булановской компанией: понял, что там уже все известно, не мог вынести сочувствия, жалости. От лучшего — единственного! — друга Кости и от того отдалился. Не ссорился, просто пропал, перестал бывать. Тот пробовал как-то объясниться, но безуспешно. Впрочем, Косте сейчас было некогда: он по уши был погружен в свои студенческие заботы, в зачеты, экзамены, чертежи. Юная дурь быстро с него соскочила, а ведь и дружили-то больше по юной дури...

Самое тяжелое: расстался с Лизой. Новое так новое. Без объяснений — так было легче. Всегда избегал объяснений. Признаться, думал, что она сама его найдет. Не искала. До сих пор непонятно: почему? Значит, не любила? Безусловно, любила. Но не искала. Возможно, ждала: сам придет. А он не шел. Так и не пришел никогда. Потерял Лизу — лучшее, что у него было.

Поступил в техникум, где готовили радистов для торгового флота. Шуточки — музыку, рисование — к черту! Только радио.

Тогда оно было новостью. Последнее слово техники. Смешно вспомнить! Детекторный приемник. Кристаллик в коробочке, щупальце-искатель. Ощупью находят точку, где слышно.

Азбука Морзе. Прием на слух. Передача. Все это схватывал на лету. По скорости передачи был на первом месте. Пальцы пианиста — вот где пригодились.

Годы учения помнятся смутно. Теория давалась плохо, практика — отлично. Важнее была практика.

Была довольно милая радиоточка. Катался с нею с американских гор. И не только...

Запомнился случай, когда его премировали ордером на ботинки. Взял не для себя — для Вари. Когда принес ей ботинки, она улыбнулась. Эта улыбка! Словно весть с неба: прощен. Мама уже давно простила, а Варя — только тогда.

Быстро промелькнуло незапомнившееся время. Окончил техникум благополучно. Не из первых, но и не из последних.

Потом — полоса заграничных плаваний.

Тогда это было редкостью: мало кто бывал за границей. Мало кто знал языки, а он знал. Переимчивый, как попугай. Не его заслуга, но гордился. Входил опять в свою роль первого, выдающегося. Приятная роль, созданная для него. Желанный член команды любого корабля, идущего в «загранку». Мог и переводчиком быть и радиограммы принимать на разных языках...

А носило его, носило — по всем странам света, куда только ходили суда Совторгфлота. Не только Европа — Азия, Африка, Америка. Знакомые по школе экзотические слова — такие как Суматра, Ява, Борнео, — обросли реальностью. Бросить этак непринужденно: «Я там был». А у слушающего вздох зависти.

Отовсюду привозил сувениры: нос рыбы-пилы, бивень моржа, мохнатый кокосовый орех... Одежду, обувь, галстуки покупал в Европе. Недорогие, но броские. Фазаньи. Снова вышла из забвения и приклеилась к нему кличка Фазан...

Судовая жизнь давалась ему легко. Качки не боялся, твердо стоял на своих не длинных, но стройных, крепких ногах. Удивительно шла ему морская форма, особенно ее тропический, снежно-белый вариант. Загорал ровно, без ожогов.