Марат Басыров - Печатная машина

На пятый день мне позвонил мой приятель Артур.

— Как дела? — спросил он.

— Пока не родила, — ответил я.

Артур на том конце хохотнул.

— Подозреваю во всей банальности твоего ответа тайный сакральный смысл, — сказал он.

— Точно.

Он пригласил меня на вечеринку, которую устраивала его французская подружка. Она отмечала то ли День Парижской коммуны, то ли День взятия Бастилии.

— Какая разница, — сказал Артур, — если есть возможность протусоваться всю ночь.

— Кому?

— Тебе, ептить! — как маленькому, пропел он в телефонную трубку. — Давай, расслабься уже, а то тужишься не по делу.

Подумав, я согласился. Вернее, согласился, не думая. Может быть, все последнее время я ждал этого звонка. Больше не мог находиться в одиночестве. Короче, сказал «да».

Мы явились часам к десяти. Ариэль, так звали хозяйку съемной квартиры, поочередно расцеловала нас на пороге.

Потом вопросительно посмотрела на меня.

Я отрицательно покачал головой.

У нее были красивые длинные волосы. Они были черны, как прошлое ее тунисских предков. Она все понимала без слов.

— Не переживай, — ее акцент был чудовищен, и это было мило.

Нас проводили в большую комнату, где уже по диванам и креслам сидел народ. Знакомых пока не было. Наскоро представив нас, хозяйка уплыла на кухню.

Большинство из собравшихся были французами. Они преподавали на французском отделении университета.

Недолго думая, Артур подошел к шведскому столу, стоявшему у стены, и с хрустом распечатал бутылку водки. Затем налил себе и мне.

Мы выпили, не чокаясь, как страждущие путники, добравшиеся, наконец, до колодца. Французы разулыбались, будто перед ними сейчас разыграли сценку из русской жизни. Они впитывали наши жесты. Мне показалось, они вот-вот разразятся аплодисментами.

Через какие-то двадцать минут мы все играли в веселую игру. Русские, под предводительством меня и Артура, сражались с французской гвардией. Каждая из сторон выискивала по сусекам родного словаря синонимы к глаголу «любить».

— Шпокаться, — загибал пальцы Артур, и все ржали, как ненормальные.

Французы пробовали пикантное слово на зубок, и оно им было по вкусу.

— Шоркаться…

Бородино не Бородино, но мы их били, как детей.

Постепенно вся эта французская вечеринка превращалась в русскую пьянку.

Время, до этого закручиваясь в тугой жгут, начало раскручиваться в обратную сторону.

Кто-то включил систему, и полилась тихая спокойная музыка. Тут же образовались пары. Притушили свет. Чьи-то руки лежали на моих плечах, я, в свою очередь, обнимал чью-то талию. Было легко и грустно, тяжесть последних дней слетела с меня, как сон. Я топтался на месте и все крепче прижимал к себе партнершу. Внезапно почувствовал, что могу сейчас отвести ее в другую комнату, и она без лишних слов возьмет в рот. Всегда чувствуешь, когда женщина хочет, потому что они умеют тебе это передать.

Оставив ее одну среди танцующих, я вышел из комнаты. Я даже не знал, какой у нее язык — русский или французский.

Войдя на кухню, я увидел восседающего за столом Артура и напротив него — крашеную девицу в окружении молодых людей. Все были пьяны.

Диспозиция была налицо: мой приятель готовился пойти в атаку.

Мой взгляд сфокусировался на противоборствующей стороне. Девица оказалась известной в узких кругах питерской художницей-постмодернисткой. Остальные вообще были мелкая шушера.

Тормознув в дверях, я с интересом прислушивался к их светской беседе.

— Встала и пошла в хуй, — предлагал ей Артур, пока не напрягаясь.

— А ты кто такой? — хорохорилась художница и обращалась к своей свите: — Кто нарисовал этого комсомольца говном на стене?

Артур, не замечая меня, упрямо гнул свою линию.

— Я сказал, встала и потопала прямиком на ослиную шишку.

— Кто это чирикает тут воробышком?

— Пошла в малый рот, сказал.

Она вытянула руку с отставленным пальцем.

— Отсоси.

Кто-то из ее свиты премерзко хихикнул.

Я подошел к ближайшему и, взяв его за шкварник, опрокинул вместе с табуретом.

— Быстро все поднялись на ножки и уебали отсюда, — сказал я.

Тут они и вправду вскочили на ноги, уж и не знаю с какими намерениями.

Артур стянул со стола пустую бутылку и, держа ее за горлышко, разбил о батарею. Его остекленевший взгляд казался близким родственником тому, что было в его руке.

— Кончай ее, Сэмэн! — заорал я, и они толпой, давя на ходу друг друга, бросились к выходу.

Потом время, божественное время, начало играть со мною в прятки, и я на целые столетия забыл о нем.