Пэлем Вудхауз: Киватель

Человеку в такой ситуации остается один выбор -- или уехать на Запад и начать там новую жизнь, или топить горе в вине. Уилмот и так был на Западе, а потому все больше склонялся ко второму варианту.

Как все Маллинеры, родственник мой практически не пил. Если бы любовные дела были в порядке, он удовольствовался бы пломбиром или молоком с солодом, но сейчас требовалось что-то другое.

Он знал, что на Голливудском бульваре есть место, откуда, если ты постучишься дважды и засвистишь "О ты, моя страна", выглянет усатая физиономия. Она скажет: "Да", ты ответишь "Мир и дружба", после чего тебе откроют путь к погибели. Поскольку это ему и требовалось, Уилмот часа через полтора сидел за столиком и чувствовал себя намного лучше.

Трудно сказать, когда он заметил, что напротив сидит еще кто-то. Во всяком случае, подняв в очередной раз бокал, он встретил чистый взгляд истинного Фаунтлероя, а точнее -- того самого Джонни Бингли, которого вы, господа, сегодня видели.

Удивился он не очень сильно. На этом этапе человек не удивится и слону в костюме для гольфа. Но заинтересовался и сказал: "Здрасьте".

-- Здрассь, -- отвечало дитя, подкладывая льда в бокал. -- Не говорите Шнелленхамеру, у меня в контракте особый пункт.

-- Кому не говорить?

-- Шнелленхамеру.

-- Как пишется?

-- Не знаю.

-- И я не знаю, -- признался Уилмот. -- Но сказать -- не скажу.

-- Что?

-- Да вот это.

-- Кому?

-- Ну, ему.

-- А чего не скажете?

-- Забыл.

Они помолчали; каждый думал о своем.

-- Вы не Джонни Бингли? -- поинтересовался Уилмот.

-- Кто?

-- Вы.

-- Что?

-- Бог его знает.

-- Так чего надо?

-- Моя фамилия Маллинер. Да. Маллинер. И все.

Собеседник то сплывался, то расплывался. В конце концов, его дело. Хочешь -- расплывайся. Главное -- сердце, я так считаю.

Мысли эти побудили сказать:

-- А вы хороший парень.

-- И вы.

-- Значит, оба?

-- Ну!

-- Один и один -- два, -- уточнил скрупулезный Уилмот.

-- Точно.

-- Два, -- повторил мой родственник, загибая пальцы, а кого? Дже-нет-ле-ме-на. Вот! Хорошие люди, джен-те-леме-ны. Один и один. Нет, два и два. Это вроде четыре? А нас двое... Ладно, не в том суть. Бингли, мне худо.

-- Ну!

-- Худо. Ду-ша бол-лит. Ик! В общем, душа болит.

-- А чего такое?

Уилмот решил открыться замечательному ребенку.

-- В общем, так...

-- Как?

-- Ну, вот так.

-- А чего?

-- Я ж говорю. Она мне от-ка-за-ла. Замуж за меня не выйдет.

-- За кого?

-- За меня.

-- Не выйдет?

-- Нет!

-- Ну, дела, -- сказал чудо-ребенок.

-- Да уж...

-- Ну, положеньице! Я так думаю, вам худо.

-- Точно. Хуже некуда, -- признался Уилмот, тихо плача. -- Что делать?

Джонни поразмыслил.

-- Вот что, -- сказал он. -- Подальше есть еще одно местечко. Пошли туда.

-- Пошли, -- согласился Уилмот. -- И в Санта-Монику.

-- Это потом. Сперва -- в местечко, потом -- в Монику. Увидим новые лица...

-- Уж этого там хватает.

-- Значит, пошли.

Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к своему компаньону, мистеру Левицкому.

-- Знаете что? -- сказал он.

-- Нет. А что?

-- Приходил Джонни Бингли.

-- Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию.

-- Прибавки! Да ему и этого много!

-- Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы?

-- Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости...

-- Кроме нас с вами, не знает никто.

-- Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти.

-- Какой это киватель?

-- Маллинер.

-- Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая.

-- Вот именно!

-- Что нам делать?

-- Если б я знал!

Мистер Левицкий подумал.

-- Надо выяснить, что известно Маллинеру.

-- Но спросить нельзя!

-- Мы за ним последим. Какой он?

-- Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на "п"...

-- Поганый?

-- Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный.

-- Ну, тогда все просто! Если он будет... ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: "Знает!"

-- А дальше что?

-- Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы.

-- Хорошо, -- сказал он, когда боль утихла. -- Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет.

-- Значит, следим за ним, как рысь.

-- Кто?

-- Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить.

-- Да? Ну ладно. Я думал, рысь -- это что-то такое, у лошади.