Франчиск Мунтяну - Статуи никогда не смеются

Ему было стыдно признаться, тем более что из Бухареста никто не приехал. Наверное, там не обратили на его письмо никакого вниманиями Трифану не хотелось, чтобы над ним смеялись. До обеда он все еще надеялся. Он примчался домой и, запыхавшись, вбежал в ворота.

— Жена, меня никто не спрашивал?

Увидев, как тяжело он дышит, Елена перекрестилась.

— Да что это с тобой? Ты с ума сошел? Раздевайся, полежи, отдохни! Пыхтишь, как паровоз… Господи, спаси и помилуй, в твои-то годы…

Георге хотел было огрызнуться, но вовремя опомнился.

— Дай мне новый черный костюм. Я иду на собрание, — и поспешил в комнату, чтобы не слышать упреков жены.

Он быстро оделся и зашагал на фабрику. По дороге наспех съел кусок хлеба с салом.

Георге скрутил самокрутку в палец толщиной и посмотрел на Герасима. Тот спокойно перелистывал исписанные листки. Потом появился Дудэу. Он только что побывал в парикмахерской, лицо после бритья было розовым. Зеленоватый парусиновый костюм мешком висел на нем. «Похудел он за последнее время, — подумал Трифан. — Да, годы дают себя знать». Дудэу ступал тяжело, с трудом, но глаза его блестели, выдавая какую-то скрытую, почти детскую радость. Увидев Трифана, он церемонно поклонился, приветствуя его, и быстро прошел на другой конец зала. Трифан подтолкнул локтем Герасима и подмигнул ему. Тот удивленно посмотрел на Трифана, но даже не спросил, что это должно означать. Он сидел, раздумывая над тем, как поступил бы Хорват на его месте. Нет, он тоже стал бы волноваться. Он, вероятно, схватил бы их за шиворот и рявкнул: «Какого дьявола вы от меня хотите?» И Герасим вдруг спросил себя, почему наконец не начинают заседания?

В коридоре стояли Бэрбуц и Думитриу, инструктор уездного комитета. Они тихо разговаривали, а проходившие мимо них люди почтительно, даже с некоторым страхом здоровались с ними. Знакомым Бэрбуц протягивал руку, и они довольно улыбались. Пришли и представители от других ячеек.

Бэрбуц наклонился к Думитриу:

— Вы должны проявить сугубую партийность, товарищ Думитриу. И не забывайте: партийность означает, что вы не имеете права поддаваться слабости или жалости… Жалость в решении партийных вопросов — это мелкобуржуазная, трусливая черта, подлежащая осуждению. У вас достаточно данных?

— Да, товарищ Бэрбуц. Согласно вашим указаниям.

— Не моим указаниям, а указаниям партии! И вы тоже здесь находитесь как член партии, который должен защищать ее интересы. Нельзя ни скромничать, ни робеть. Разоблачение — это ваша заслуга, и мы это ценим.

Думитриу, высокий, очень худой человек с лоснящимися волосами, внимательно слушал его.

— Вы подготовили выступления товарищей?

— Да. Но не знаю, подходящих ли… Мне было очень трудно проводить здесь работу. У Герасима много друзей.

— А вы думали, что классовая борьба — это игрушки! — и Бэрбуц резко засмеялся. — Ну, а теперь идите в зал.

Бэрбуц закурил и задумчиво посмотрел в окно. Стеклянные крыши зданий сверкали в ярком, но каком-то усталом, ленивом и мягком свете солнца. Каждый раз, глядя на громады фабричных корпусов, Бэрбуц испытывал почти благоговейный трепет, как когда-то в детстве при виде величественных колонн католического собора, их дрожащих теней. Церкви ему никогда не нравились: он чувствовал себя маленьким, раздавленным, ощущал всю ничтожность человека перед лицом истории. Поэтому Бэрбуц редко ходил в церковь. Его раздражала убийственная монотонность молитв, которая берет тебя в плен, душит твои мысли, все твое существо. Точно так же и движения рабочих, такие же механические, как движения станков, пугали его, заставляли чувствовать себя неловко, точно он попал в какой-то чужой, негостеприимный город.

Бэрбуц с нетерпением ожидал начала собрания. Думитриу он ничего не рассказал о брате Герасима. Он оставил это себе как последний козырь, на случай, если придется вмешаться самому, чтобы разоблачить Герасима. Рабочим нечего будет возразить, когда они услышат, что у Герасима брат — кулак и родственники сидят в тюрьме за спекуляцию, как враги существующего строя. Бэрбуц осмотрелся вокруг с превосходством уверенного в себе человека.

Появился Жилован, секретарь партийной организации цеха, он пригласил всех на собрание. Бэрбуц вошел с озабоченным видом и сел среди рабочих.

Дудэу с досадой посмотрел на него. Зачем надо было приглашать на собрание посторонних? Вот, например, этого невысокого человека, который уселся рядом и все молчит. Костюм на нем из тонкого серого сукна. Сразу видно, что он первый раз на фабрике.