Леонардо Шаша - Каждому свое • Американская тетушка

— Не стесняйтесь, — сказал каноник, — если этот номер вам нужен, берите его.

— Что?.. Ах да, спасибо. Нет, нет, он мне не нужен.

Лаурана положил газету на стол и поднялся. Он был взволнован, и ему вдруг стал невыносим этот запах гниющего дерева, увядших цветов и воска, которым была пропитана ризница.

— Крайне вам признателен, — сказал он, протягивая канонику руку, которую тот пожал с подобающим радушием, высказав отеческую любовь к заблудшей душе грешника.

— До свидания, надеюсь, вы еще не раз навестите меня, — ласково попрощался он с гостем.

— С удовольствием, — ответил Лаурана.

Он вышел из ризницы и, пройдя через пустую церковь, очутился на залитой палящим солнцем площади. Пересекая ее, Лаурана подумал о том, как прохладно и хорошо было в церкви, и эта мысль мгновенно обернулась иронической метафорой. Да, приходский священник и каноник, каждый по-своему, чувствовали себя весьма хорошо. Впрочем, если верить слухам, оба они одинаково наслаждались жизнью, а различие было чисто внешним. Из подсознательного чувства самолюбия Лаурана упорно старался думать о чем угодно, только не о своем разочаровании и безусловном поражении. Ведь если бы ему и удалось узнать, из какого номера «Оссерваторе» было вырезано роковое UNICUIQUE, как доискаться, куда потом делась газета. А сам каноник, его золовки, племянник и служанка, разумеется, абсолютно не причастны к преступлению. Судя по тому, какая участь ждала «Оссерваторе» после того, как его страницы наспех пробежал достопочтенный каноник, можно предположить, что читателей у газеты, таких как капеллан св. Анны, вообще раз два и обчелся. Возможно, газета попала к автору письма, потому что в нее было что-то завернуто. К тому же в районном центре «Оссерваторе» продается во всех киосках, и любой, случайно или с определенной целью, мог ее купить.

В сущности, полиция очень разумно поступила, не придав значения этому UNICUIQUE. Ничего не скажешь, опыт есть опыт. Воистину, пустое занятие искать иглу в стоге сена, да еще когда знаешь, что у нее нет ушка, в которое можно было бы вдеть нить поисков. А вот его самого эта деталь страшно заинтриговала. У газеты всего два подписчика во всем городе. Это же верная улика, крайне важная для расследования. Вот только завела она в тупик. Правда, и полиции с ее окурком сигары тоже нечем похвастаться. Экспертизой было установлено, что сигара — марки «Бранка», а их курит лишь коммунальный секретарь, который не только вне всяких подозрений, но всего шесть месяцев назад прибыл в городок.

«Ну что ж, газета стоит сигары «Бранка», — подумал Лаурана, — но пусть полиция гоняется за своей сигарой, а ты поставь крест на «Оссерваторе романо».

И все же дома, пока мать накрывала на стол, он машинально набросал на листке бумаги: «Тот, кто составил письмо, вырезая слова из «Оссерваторе», а) купил газету в районном центре, с целью запутать следствие, б) газета попалась ему в руки случайно, и он не сообразил, что это орган Ватикана, в) он привык ежедневно видеть эту газету и поэтому не учел, что она имеет весьма ограниченный, почти профессиональный круг читателей и даже по верстке отличается от других газет».

Он положил ручку, еще раз перечитал написанное и разорвал листок на мелкие куски.

Паоло Лаурана преподавал итальянский язык и историю в классическом лицее районного центра. Лицеисты считали его человеком чудаковатым, но толковым, а их отцы — толковым, но чудаковатым. Слово «чудаковатый» в понимании учеников и их отцов означало, что хоть Лаурана и человек со странностями, но не эксцентричный. Его странности не бросались в глаза, они были безобидны и даже проявлялись как-то робко. Но эти же странности характера мешали лицеистам оценить по достоинству его ум и способности, а их родителям склонить Лаурану, нет, не к жалости, а к разумной оценке знаний — ведь каждому известно, что теперь учеников, заслуживающих на экзамене плохой оценки, вообще не встретишь. Лаурана был вежлив и застенчив до такой степени, что в разговоре начинал заикаться. Казалось, если ему дадут какой-нибудь деловой совет, он непременно ему последует. Но все по опыту знали, что за его вежливостью крылась твердая убежденность и непоколебимость суждений; все дружеские советы входили ему в одно ухо и тут же выходили в другое. Весь учебный год протекал для него в поездках из городка в районный центр и обратно. Он уезжал с семичасовым автобусом и возвращался в два. Послеобеденное время он посвящал чтению, готовился к занятиям, а вечер проводил в клубе или в аптеке. Домой он приходил часам к восьми. Частных уроков он не давал, даже летом; в это время он предпочитал заниматься литературной критикой и нередко публиковал в журналах статьи, которые в городке никто не читал. Словом, он был человеком честным, серьезным и очень пунктуальным. Подчас на него нападала полнейшая апатия, нередко он испытывал безотчетное глухое раздражение; он знал за собой эту слабость и жестоко корил себя за нее. Не лишен он был и склонности к самоанализу, что являлось для него скрытым источником гордости и тщеславия, ибо он считал, и не без основания, что по своему образованию и духовным качествам весьма отличается от своих коллег и именно поэтому, как человек более высокой культуры, находится в полном одиночестве.