Ингер Эдельфельдт - Удивительный хамелеон (Рассказы)

Разве он не сказал, что вернется? Конечно, он вернется. Ведь он уже тоскует, я чувствую.

Он пришел в сумерках. Ты уже уснула в отдельной комнате, куда я отнесла тебя. София, ты была такой изможденной, не могла говорить, вся одежда была измята и испачкана. Ты стала всего лишь тенью того лебедя, той приманки на зеркальном озере. Ты призрак, и слова твои легче пуха. У меня другой голос, и теперь моя очередь говорить. Ведь я пока что шептала.

Он пришел, но долго бродил в одиночестве и не хотел входить в дом. И все же вошел. Он гулял долго; непостижимая природа щекотала его шею, дышала одиночеством, и он в испуге заторопился домой.

— София? — позвал он, стоя в саду, но она глубоко спала. Я же спряталась и не отзывалась. Он вошел в дом. Его волосы взъерошены. Ему страшно.

Я сказала о том, что мне тоже было очень страшно? Страх преследует меня постоянно, ведь, если задуматься, для смелости нет никакой причины.

Он в нерешительности остановился в гостиной.

Я, конечно, знала, что он придет, и искала подходящее платье, но так и не нашла. Тогда я разрисовала свое нагое тело красивым узором. Я исписала так много холстов, и вот теперь дело дошло до меня самой — моя плоть ждала этого.

Конечно, он знает, что я дома, и, конечно, он ищет меня. Мы будем любить друг друга своими телами, словами, видениями. Это будет священнодействие; ведь мы так долго жили порознь. Я заклинаю тебя.

Он вошел в спальню, я видела его из своего укрытия. Как же он возбуждал меня! Его тело, его мысли, его тайны. Его напускная серьезность, и оправданная, и надуманная, — совсем как у меня.

Я желала обнять его жаркое тело, вобрать его твердое естество в водоворот моего нутра, я желала прильнуть к его члену, словно к материнской груди, я мечтала ощутить его язык у моей темной вершины удовольствий; пусть он настигнет меня, как волны настигают берег.

Он остановился у стены спальни и увидел цветы, которые я нарисовала; распустившиеся розы с блестящими лепестками и таинственной чернотой в середине каждого цветка.

Они не понравились ему, казалось, они чего-то ждут от него, да, они чего-то требуют, они вопиют.

Ветви роз обвивали стены, они вырастали прямо у изголовья кровати и кричали о вожделении, боли и невысказанной тоске.

Я встала в проеме двери и прочла в его мыслях: «Нельзя, чтобы она меня поймала».

— Я не собираюсь ловить тебя, я хочу лишь быть с тобой, — произнесла я.

Пораженный, он обернулся, взглянул на меня и ужаснулся.

— Все платья на самом деле принадлежат Софии, — пояснила я.

«Она сумасшедшая», — подумал он.

— Я знаю, ты считаешь, что все это сумасшествие, — сказала я. — Мне больно, что ты предпочитаешь видеть во мне помешанную.

— Дело в том, что ты не в моем вкусе, — начал оправдываться он. — Не воспринимай это так близко к сердцу.

— А я воспринимаю, — прервала его я. — Я все воспринимаю очень близко к сердцу, и это приносит мне боль, я не умею приукрашивать.

Я поняла, что в нем тоже разгоралось желание, он хотел меня, но опасался, что витиеватый светящийся узор отпечатается на его белой рубашке; наверно, стоило врезаться в него с разбегу и оставить на его груди громадное клеймо, которое означало бы «навеки».

— Андреас, — произнесла я во весь голос. — Посмотри на меня! Ведь ты любишь именно меня. Я не причиню тебе зла. Просто прикоснись ко мне.

Но он ответил:

— Пожалуйста, дай мне пройти.

— Я хочу тебе блага, — произнесла я.

— Откуда тебе знать, что для меня благо? — съязвил он. — Выпусти меня!

И тут его страсть превратилась в отвращение, в ужас. Я не могла этого вытерпеть, мне казалось, будто он ударил меня. Но я продолжала стоять на месте во всем своем великолепии. Я не понимала, что он не замечает его. Он хотел чего-то другого, он всегда хотел чего-то другого. У него был изможденный вид.

Но я не могла отпустить его. Ужасные слова, будто густая горячая кровь, наполнили мой рот и хлынули из меня страшным темно-красным потоком:

— Я люблю тебя, я хочу тебя!

Но его страх, его отвращение были столь велики, что я в бессилии отступила в сторону.

Тут я услышала легкие шаги Софии в соседней комнате. Она вышла в грязном белом платье, ее лицо было мертвенно-бледным, а щеки мокрые от слез.

Андреас стоял между нами.

— Ты уходишь? — прошептала безутешная София.

Может, хотя бы к ней у него проснется жалость? Но нет, она вызвала у него такой прилив горечи и вины, что ему захотелось одного: бежать со всех ног.