Ингер Эдельфельдт - Удивительный хамелеон (Рассказы)

— Я просто хотела услышать твой голос, — сказала она. — Вечером я тебе расскажу кое-что.

И всю ночь они обсуждали невыносимое: Ина считала, что ее никто не любит. Они прокручивали в голове каждое воспоминание, каждый эпизод.

— Но в семнадцать лет часто так кажется, — утверждал муж. — Так кажется.

— Я не разрешила ей поехать летом в конноспортивный лагерь, — говорила Мария. — Я оставила ее как-то, когда она была маленькая. Может быть, она чувствовала себя лишней, когда родился Джон.

— Бедный Джон, — сказал муж.

Они долго не могли уснуть от осознания своей вины.

Вот твоя комната. Это священное место.

Ни к чему здесь нельзя притрагиваться.

Я могу здесь сидеть часами.

Я произведу тебя снова. Каждое воспоминание, каждое твое слово, каждую фотографию, все, что напоминает о тебе, я возложу на высокий пьедестал, и молния вселит в тебя жизнь.

Нельзя, чтоб ты исказилась. Я хочу войти в сознание всех знавших тебя и посмотреть, какая ты там. Ты не можешь защитить себя сама. Даже в моей памяти ты не та, какой была.

Я должна удержать тебя. Но я ничего не держу. Там ничего нет.

Я знаю, что ты умерла; я видела тебя в таком покое, который не укладывается у меня в голове.

Но все же где-то ты должна быть. Где-то ты есть.

Вернись, умоляю тебя. Хоть как-нибудь, в любом облике.

Однажды ты прошла через меня.

Вернись, умоляю тебя; я приму тебя в любом облике.

Сын сидел рядом на диване. Они смотрели телевизор. Мария поставила перед ним вазу с чипсами, но он не ел их. Он теперь всегда такой: стиснувший зубы, отважный и отсутствующий. Восьмилетний солдат.

— Как ты? — спрашивала она обычно.

— Все в порядке, — отвечал сын.

И когда кто-нибудь обнимал его, чувствовалось, что что-то в нем как будто застыло.

— Может, поговорим? — беспомощно спрашивала она.

— Нет, — отвечал он.

— Ты думаешь о сестре? — спрашивала она.

И тогда он сказал:

— Ненавижу людей, которые превышают скорость. Никогда не буду водить машину. Ненавижу машины. Я убью их.

У него были летние каникулы, но он не хотел играть с друзьями. Большую часть времени он проводил у себя в комнате.

Они только каждый день смотрели вместе телевизор — что показывали, им было не важно.

На этот раз была какая-то передача про диких гусей.

Вдруг он вышел из гостиной и пошел к себе.

Еще через минуту Мария услышала грохот. Рядом с домом что-то упало или разбилось. Она подбежала к окну и выглянула.

За окном лежал разбитый компьютер Джона. Рядом валялась коробка из-под паззла, содержимое которой разноцветным конфетти рассыпалось по гравию.

Она взбежала по лестнице и вошла в его комнату.

Джон стоял у окна. Он собрал все свои вещи и методично выкидывал их в окно.

— Прекрати! — закричала Мария. — Что ты делаешь?

— Я разожгу там костер, — сказал Джон и выбросил старого тряпичного кролика. — Я все сожгу. Это все равно никому не нужно.

Мария подошла к сыну. Побледнев и крепко стиснув зубы, он повернулся к ней.

— Я ничего не хочу! — сказал он. — Ничего мне не надо!

— Джон, — сказала Мария беспомощно.

— Я тоже никому не нужен, — сказал он.

Тут она слишком сильно захлопнула окно, на секунду ей показалось, что стекло сейчас треснет.

— Ты самое лучшее, что у нас есть, — сказала голосом Марии Мудрая Женщина.

И в его глазах она увидела действие лжи.

Обнять его Мария не решилась; как-то не могла.

Но они вместе спустились вниз, чтобы убрать разгром на гравиевой площадке.

Спасибо тебе, Мудрая Женщина.

Потому что на самом деле она никогда не любила сына так же сильно, как Ину. Это правда. Родители редко любят своих детей одинаково сильно. Раньше это не так ощущалось.

Теперь она должна это как-то изменить. Когда она выйдет из паралича. А пока надо это скрывать.

О Мудрая Женщина, помоги мне, сотвори во мне любовь, которой я не в силах породить, помоги мне.

Наступило время, когда Мария вообще перестала чувствовать.

Однажды, отправившись за покупками, она случайно увидела в витрине магазина перед коробкой с бананами свое отражение. На лице была идиотская ухмылка. Мария и не замечала, что ходит по улицам и улыбается. Люди, наверно, принимали ее за сумасшедшую. Ее лицо не было похоже на лицо женщины, которая потеряла дочь.

Вот ей же было любопытно, как ведет себя лицо человека, когда тело не покидает окоченение и боль, точь-в-точь как у нее сейчас.

Теперь она знала: лицо улыбается. Ей хотелось ударить его. Ей хотелось ударить по глазам, чтобы из них снова потекли слезы.