Иван Лазутин - Последний этаж

Татьяне Сергеевне тут же вспомнились стихи Ивана Кучина, которые лет десять назад прочитала в «Правде». Эти стихи потрясли ее и на всю жизнь запали в душу. А ведь всего-навсего в них передан краткий, как миг, и горький, как полынный привкус, крохотный эпизод войны. Молоденькая девушка-крестьянка из смоленской деревни в морозную лунную ночь везет на дровнях тяжелораненого солдата, который, как ей кажется, глядя на его серое бескровное лицо, вот-вот умрет. Лошаденка тощая, заморенная, еле тащит дровни. Того и гляди, упадет… И вдруг в какую-то минуту девушке, склонившейся над затихшим раненым, кажется, что он умирает. И она, обливаясь слезами, склонилась над его лицом и умоляет: «Дяденька, не умирай…» А «дяденьке» было всего восемнадцать лет, он ее ровесник.

Как назло, машины, которая должна ждать ее у входа в редакцию журнала «Москоу ньюс», на месте не оказалось. Только теперь Татьяна Сергеевна вспомнила, что шофер может минут на десять-пятнадцать задержаться: по пути из Внуково, куда он должен отвезти в аэропорт режиссера Самарина, он еще заедет на бензоколонку заправиться и по пути где-нибудь на скорую руку пообедать. Чтобы как-то скоротать время ожидания, она прошла к памятнику Пушкина, у подножия которого, как всегда, лежали живые, чуть привядшие цветы. Склонив голову, поэт смотрел с пьедестала на землю, и в его задумчивом, печальном взгляде гордого, но усталого человека Татьяна Сергеевна читала что-то очень близкое и родное. А внизу, у подножия, на грани постамента были выбиты слова его вещих пророческих стихов:

«Милость к падшим… Свобода… Чувства добрые… — твердила про себя Татьяна Сергеевна, и ей вдруг показалось, что она впервые, только теперь по-настоящему и до конца поняла, а скорее всего жгуче почувствовала всю глубину смысла и силу этих слов, хлынувших из сердца русского гения. — Боже мой!.. Ты не только солнце русской поэзии, ты — солнце судьбы российской, многоплеменной и многоязычной…»

Женившись на Магде, которая вошла в его жизнь светлым озарением, а особенно после того, как она однажды — это было в начале лета — сказала, что «она теперь не одна», Бояринов во всех своих помыслах и привычках почувствовал такие глубокие перемены, которых раньше, при первом браке, в себе не замечал. Лишь во время репетиций и на спектаклях, когда он жил другой жизнью, жизнью своих героев, и ему приходилось органично вживаться в роль — радоваться и гневаться, любить и ненавидеть, быть коварным и простодушным… — образ Магды на какой-то час-другой словно застилался розовым туманом. Но стоило ему снять с лица грим и сбросить в гримуборной театральный реквизит, как мысли его тут же обращались к ней, к Магде, которую он чувствовал и понимал каждой клеткой своей души.

Прошла всего лишь неделя, как она уехала по делам своей диссертации в Прибалтику, а ему уже казалось, что после ее проводов на Рижском вокзале пролегла сама вечность. Поздно вечером в условленный час (между 11 и 12 вечера), он, возвращаясь из театра, всякий раз с волнением ждал ее телефонного звонка с юрмальской почты — телефон в ее номере был только местный. И когда Магда кричала в трубку, что она бросает в автомат последнюю монету, Бояринов просил ее разменять еще хотя бы рубль и тут же, не уходя с почты, перезвонить ему. Магда разменивала рубль и снова соединялась с Москвой. А позавчера, уже где-то в двенадцатом часу ночи, разговор с женой Бояринов закончил чуть ли не мольбой:

— Меняй, милая, меняй!.. Деньги я завтра вышлю телеграфом!..

И несмотря на то, что Бояринов на следующее утро, перед репетицией, телеграфом выслал Магде деньги, звонка от нее вечером не было. Это его встревожило. Он прождал до полуночи и, не ложась в постель, уснул в кресле. А сегодня, сразу же после финальной картины, как только упал занавес и артисты, занятые в спектакле, вышли на поклон к публике, Бояринов, сославшись на нездоровье, не стал выходить на повторные поклоны по вызову аплодирующего зала и, быстро разгримировавшись и сняв с себя форму немецкого офицера из дивизии СС «Райх», покинул театр.

Дома, на улице Дмитрова, в почтовом ящике его ждало письмо. По размашисто-округлому почерку на конверте он сразу понял — письмо было от Магды. Не дожидаясь, пока сверху приползал лифт, на седьмой этаж Бояринов вбежал почти на одном дыхании. Это было первое письмо от Магды. До этого у них не было причин для переписки — не расставались ни на один день.