Серафим Христофорович горько улыбнулся и вяло махнул рукой:
— Эх, Татьяна Сергеевна!.. А что вы хотите?.. Ведь это — театр!.. Так было и так будет всегда!.. За шестьдесят лет работы в театре я пережил не одну предгастрольную зарубежную лихорадку. В нашем театре это еще ничего, это цветочки, а вот посмотрите, какая чехарда идет в оперных — там настоящие ягодки. Столпотворение!.. Пир во время чумы!.. Особенно когда едут в буржуазные страны. В позапрошлом году, мне рассказывали, как наши соседи собирались в Японию. Так там артисты кордебалета и второй состав оперной труппы, те, кто не попал в гастрольный список, такой бедлам устроили!.. Писали целые кляузные петиции не только в Министерство, но и в самые верха!..
— Ну разве это хорошо? — горько улыбаясь, сказала Татьяна Сергеевна. — Ведь должны же быть у человека честь, совесть, достоинство… Ведь мы же артисты! Мы несем народу свет, правду, благородство… А сами?
Серафим Христофорович сокрушенно вздохнул, и на его лбу глубокие морщины сошлись ближе, отчего кожа чем-то стала напоминать три серые, протянутые рядом друг с другом, веревки.
— Плохо это!.. Очень плохо!..
Еще раз поблагодарив за журнал, Татьяна Сергеевна на прощанье крепко пожала старику руку, но почти у самых дверей Серафим Христофорович задержал ее.
— Вам сердечный привет от Николая Самсоновича. Навестил я его в субботу. Несколько раз вспоминал он о вас. Подарил ему журнал с нашими очерками.
Татьяна Сергеевна, словно что-то усиленно припоминая, вскинув голову, смотрела на архивариуса.
— От Николая?.. — Отчества она, очевидно, не расслышала. Это было видно по ее лицу.
Серафим Христофорович понял замешательство Татьяны Сергеевны, но сделал вид, что не заметил ее смущения: нехорошо забывать старых друзей.
— Да, дела у Кораблинова совсем неважнецкие… Трудно ему.
— Трудно? — Татьяна Сергеевна на минуту замешкалась. — Ну, как он там, бедняга?
— Совсем плохой. Перевели на шестнадцатый этаж.
— На шестнадцатый?.. Что бы это значило?
— А это значит: чем выше этаж в его доме — тем ближе к богу. Две недели назад у него был инсульт. Причем, серьезный. Отнялась правая рука и правая нога. А ведь он собирался писать мемуары. Даже наброски плана сделал.
— Я слышала, что для радио он со студентами Правоторова и под его режиссурой записал «Короля Лира»? И говорят, что сделали что-то бесподобное?
Серафим Христофорович отрешенно потряс головой.
— Я сам зимой слышал эту запись. Дыхание перехватывает, когда слушаешь монолог Лира, когда он находит свое последнее пристанище в шалаше у моря.
— Интересно, видел ли Кораблинов прошлой осенью телеспектакль, где в роли короля Савватеев?
— С этого-то все и началось, дорогая Татьяна Сергеевна. Если б он не видел этого спектакля, может быть, не было бы у Николая Самсоновича инсульта и шестнадцатого этажа. Мало сказать, что он выходил из себя и плевался, когда смотрел это, как он назвал, «позорище», эту «карикатуру на Шекспира», у него после спектакля наступил гипертонический криз. Слег. А отказ радио совсем добил беднягу.
— Какой отказ?! — Татьяна Сергеевна только теперь начинала догадываться о причине болезни Кораблинова.
— Как же… — Серафим Христофорович вытащил из кармана платок и стер им со лба мелкие капельки пота. — Ведь радиоспектакль был принят, утвержден на худсовете. Даже часть гонорара прислали исполнителям, и уже планировали число, когда спектакль по первой программе передадут в эфир… — Старый архивариус замолк, словно не в силах продолжать рассказ дальше.
— Ну и что же?.. — В голосе Татьяны Сергеевны звучала искренняя тревога.
— Говорят, прослышал об этой записи Савватеев. И пожелал послушать.
Татьяне Сергеевне многое становилось ясно.
— И он послушал?
— Говорят, послушал. Да так послушал, что сделал всё, чтобы радиоспектакль зарубили и не допустили для трансляции. Уж что он там говорил — одному дьяволу известно.
— А Правоторов… Что же он-то?.. Ведь я слышала, что над радиоспектаклем Правоторов работал со своими студентами полгода!..
— О, Татьяна Сергеевна!.. Савватеев выбрал момент удачный, чтобы ударить в спину Кораблинова и Правоторова. Он это сделал умело, с расчетом. Уж что-что, а театр-то я знаю, шестьдесят лет в нем… Иногда какой-нибудь скопидом на сцене играет королей и миллионеров, а дома смотрит в зубы домработнице, не съела ли та довесок колбасы по дороге из магазина. Да еще дышать заставит. Да-а… Савватеев нашел для удара момент подходящий.
Читать дальше