Андре Жид: Страницы из дневника

"Оставьте мертвых погребать мертвецов". Религия, именующая себя христианской, меньше всего принимала во внимание эти слова Христа.

Пока я пробегаю обманчивого "Р." М, молодая финка, рядом со мной, с карандашом в руке, читает его "А". Временами карандаш опускается на книгу; верно, она нашла в ней одну из своих собственных мыслей; одну из тех, с которыми я давно уже распрощался.

Нет, я не люблю беспорядка. Но меня приводят в отчаяние те, что кричат: "Спокойно!", хотя никто еще не уселся по местам.

Январь 1931 год.

С неослабным вниманием читаю Грассэ*; его размышления словно продолжают книгу Зибурга о Франции.**

_______________

* Бернар Грассэ -- "Заметки о счастьи". (Прим. перев.)

** Теодор-Вольф Зибург -- "Француз ли бог?" (Прим. перев.) _______________

Не нравится мне у Грассэ оборот: "Ни один француз не...", ибо я, француз, придерживаюсь в этом наиважнейшем вопросе совсем другого мнения. Я не верю в человеческое "постоянство", а Грассэ им аргументирует и строит на нем свою защитительную речь. Его утверждение: "Существует известный предел сознания и добра, который человек не может переступить", и "предел этот был достигнут, лишь тот человек приобрел способность мыслить", -- абсурдно, и к тому же чисто по-французски, (увы, приходится признаться) и по-католически абсурдно. Человек стал, а не всегда был тем, что он сейчас. Тогда как же допустить, что он таким не останется на веки веков? Человек пребывает в состоянии становления. По какому праву отнимаете вы у меня надежду на прогресс? Тот, кто не допускает, что человек стал тем, что он есть, а не вышел готовым из рук творца, не может допустить, что он когда-нибудь станет иным, что его первое слово не было в то же время и последним.

Эта вера кажется тем несокрушимей, чем она дурковатей, так сказать, простецкая. Так, в пьесе Обей ной говорит о боге: "Как бы он, чего доброго, не рассердился. Не святой же он в самом деле!" Тому же примеры у Пеги*, но волнующие: в голосе его слышатся слезы.

_______________

* Пеги -- убитый в начале войны писатель, наиболее остро ощутивший тревогу, которая объяла лучшую часть интеллигенции, но находивший выход в религии. (Прим. перев.) _______________

Дочитал Курциуса*. Личная часть не так значительна, как хотелось бы. Как ни превосходны его исторические очерки, жажда моя зачастую остается неутоленной: куда лучше утоляет ее книга Зибурга.

_______________

* Эрнст-Роберт Курциус -- "Очерки Франции". (Прим. перев.) _______________

Курциус стушевывается -- из скрытности, конечно. Но уже и эти ретроспективные картины, столь рассудочные и поданные в должном освещении, дают повод поразмыслить.

Хочется, однако, знать, какую же часть занимает наследственное в психике француза, и не обязан ли он своими так четко выявленными Курциусом особенностями воспитанию, советам учителей, примеру соседей и т. д. Иначе говоря, не вышел ли бы он совсем другим, будучи воспитан в другой стране и не подозревая даже, что он -- француз. Соображаю сейчас, насколько искусственна была, например, карьера Барреса и какой она могла бы стать, если, не ведая своего происхождения, он отдался бы природным склонностям.

Замечательная речь Валери*. Восхитительной серьезности, широты, торжественности, без тени напыщенности; язык оригинален, но безличен -- до того он красив и благороден. Гораздо выше всего, что пишется в наши дни.

_______________

* Поль Валери -- французский академик, известный поэт. (Прим. перев.) _______________

Дочитал Книгу Зибурга. Если бы даже упреки, обращенные к нам, были справедливы (а это почти так, но это "почти" узаконивает все мои надежды), все равно дилемма, которую Зибург старается нам навязать, осталась бы неприемлемой. Ничто в его книге не может доказать мне, что для восстановления европейского равновесия необходимо, чтобы Франция вышла в отставку. Франция обязана доказать свою способность развиваться, не отвергая при этом прошлого. Весна, купленная такою ценой, равносильна банкротству. Прошлое Франции -- вот что породит ее будущее. Но как убийственно она цепка! Вспоминаются слова Валери "Сколько людей гибнут от несчастных случаем, и все оттого, что не хотят расстаться с зонтиком!"

Франции незачем больше подлаживаться к чужому шагу, ни навязывать свой шаг чужим народам; сменить ногу самой, усвоить мудрость евангельского изречения: "Не вливают вино новое в мехи ветхие". Новое вино может быть и французским, -- пусть даже сначала не разберут, что оно французское. Наша страна приберегает для Зибурга (и для себя самой) немало сюрпризов; ресурсы ее богаты и не разведаны. Как ни инертно наше тесто, положи чуть закваски -и оно взойдет. Не многовато ли трех образов на одну мысль? Неважно! Разовьем последний: тесто не любит закваски. Закваска ему чужда. Часто такая закваска (в литературе, понятно) создавала произведения восхитительные и нисколько не терявшие при этом французского духа: итальянская закваска -- Ронсара, испанская -- Корнеля, английская -- романтиков, немецкая -- тоже... Ни одна литература, может быть, не умела так, как французская (несмотря на упрек, зачастую справедливые, будто на не разбирается, где свое, а где чужое), обогащаться, заимствуя и сохраняя в то же время свое лицо, свои особенности. Можно даже сказать, что при всех качествах французского народа: ясности, точности, чувстве меры, законченности, никто не нуждается так в иностранном; без притока извне он рискует смертельно измельчать (не обладай он, с другой стороны, изобретательностью, которую он обычно пускает в ход гораздо позднее других стран).