Паскаль Брюкнер - Божественное дитя

Все эти события самым пагубным образом сказались на душевном состоянии Освальда. Он рано лишился родителей, не обзавелся друзьями, не имел других знакомых, кроме безразличных к нему коллег по работе, а потому постепенно стал терять вкус к жизни. Все ему опостылело - и в первую очередь цифры. Видя кругом сплошной обман и притворство, он перестал доверять чему бы то ни было. Усомнившись под конец даже в своем сомнении, он поставил под вопрос собственное существование. Это почти утешило его: все пережитое лишь почудилось ему - зря он так мучился! Посему он перестал есть (зачем кормить призрак?), вставать с постели, говорить; впал в состояние крайней слабости, которая лишь укрепила его уверенность в том, что он не существует. Наконец он умер, сам того не сознавая, ибо уже не понимал, живет он или нет.

Освальд добился успеха по крайней мере в одном - убедил окружающих в своем небытии. Никто не заметил его исчезновения, и только через сутки один из слуг, случайно заглянувший в его комнату, обнаружил холодный труп. Мадлен ни разу не говорила с ним после злосчастной ночи, а известие о его смерти встретила с полным равнодушием. Разумеется, она и не подумала пойти на похороны мужа, поэтому могильщикам пришлось просить посетителей кладбища поплакать немного, чтобы церемония не утеряла своего траурного характера. Супруги Бартелеми пришли в ужас от этой холодности - они уже предвидели, какая судьба ожидает их после кончины. Дочь и внук вызывали у них теперь только отвращение - они поспешно сменили место жительства, удалившись на многие сотни километров от виллы Мадлен. Удар оказался особенно тяжким для Аделаиды Бартелеми, ибо она не могла простить себе того, что оставила Освальда в одиночестве.

У нее появилась привычка шить целыми днями - она неутомимо пришивала одни и те же пуговицы, чинила и штопала совершенно новую одежду. Когда эта мания полностью овладела ею, она стала пришивать все подряд: скатерти к столу, брюки мужа к креслу, кресло к ковру... С иголкой и ниткой она не расставалась ни на секунду, а ложась спать, укладывала клубок под подушку. Все встречавшиеся ей галантерейные лавки она опустошала. Страсть к шитью погнала ее из дома за город, где она, вооружившись громадными катушками, предприняла попытку закрыть пустые пространства нитью. Она не выносила щелей и разрывов - мир был полон дырок, и их следовало заштопать. Она соединяла деревья при помощи огромных просвечивающих ковров, перебрасывала через реки воздушные мосты, приводила в порядок окружающий ландшафт. Несколько раз ее задерживали жандармы, вызванные крестьянами, и препровождали домой, конфисковав рабочие материалы. Жертвами ее становились и живые существа: она ловила мух, пчел, майских жуков, комаров, чтобы пришить им крылышки к брюшку - ювелирная работа, которая требовала большого внимания и очень тонких иголок. Она связывала нитками лапы кошкам и собакам, и те шарахались от нее, как от чумы. Несколько раз она приставала в кафе и в супермаркетах к молодым людям, предлагая пришить им волосы ко лбу, чтобы не болтались по ветру. Себе самой она крепко-накрепко зашила рот. В один прекрасный день ее муж Андре, мирно почивавший после обеда, проснулся оттого, что она пыталась шилом проткнуть ему веко с намерением прострочить глаза, - тогда он вызвал "скорую психиатрическую", чтобы ее забрали. Аделаиду поместили в ту же больницу, что и Селину, от которой Мадлен решила избавиться после смерти Освальда. Но поскольку бабушка и внучка пребывали в разных отделениях, то встретиться им так и не довелось.

Извещенный о кончине отца, Луи сказал только одно слово: "Наконец-то!" Доктор Фонтан, буквально сжигаемый злобой, в очередной раз предпринял попытку вставить ему палку в колеса: он решился пустить в ход свои последние снаряды, когда получил от Андре Бартелеми письмо, где описывались душераздирающие подробности смерти Освальда и болезни Аделаиды. Терять гинекологу было нечего: доведенный тюрьмой до крайнего озлобления, он прямо в камере принялся писать опус, озаглавленный "Как я создал Луи Кремера", изложив детально весь ход событий, начиная с первого визита Мадлен в его кабинет и объяснив природу феномена сцеплением случайных факторов с возможностями технического прогресса. Завершил же он свою исповедь ужасным признанием - любой зародыш мог бы достичь интеллектуального уровня Луи Кремера. "Луи вовсе не гений, уникальность его состоит лишь в том, что он не появился на свет". Брошюра была разослана во все средства массовой информации. Дамьен предложил подослать к врачу убийц, наложить арест на органы прессы. Луи отклонил это - все равно никто не поверит такой топорной выдумке. Действительно, ни одна газета не стала печатать откровений Фонтана, встреченных совершенно безучастно. Врач рассчитывал вызвать бурю, но потерпел полное фиаско. И Луи даже позволил себе иронический жест: он обратился к тюремной администрации с просьбой скостить доктору срок во имя милосердия и сострадания.