Тони Дювер - Рецидив

Закрыв глаза, мы ложимся рядом, чтобы погреть спину о скалу; будто во сне, раскидываем руки и слегка задеваем его шелковистые бока. Частичка тепла обжигает нам кончики пальцев.

Он осторожно отодвигается от нас на локтях. А мы снова придвигаемся, пытаясь украсть еще пару крох его плоти.

В раздражении он говорит какие-то грубости насчет пидоров, встает и уходит.

Не вовремя мы им заинтересовались, я же вас предупреждал.

Не та голова. Как зовут матроса?

— Как тебя зовут?

Теперь мне охота смеяться. Он серьезен и не удивлен, его заколебал этот пацан, я его нервирую. Матрос звенел, как барабан, когда я сидел сверху и колотил его кулаком по спине, заставляя рысить, гарцевать. Тогда-то мне и захотелось поговорить.

Он сказал:

— Идем. Ты всегда такой решительный? — Ага, только…

— Что?

— Как тебя звать?

— Зачем тебе? Ты же спишь со мной, а не с моим именем.

— Согласен, но…

— Все, хватит. Поищи-ка мой ремень.

Его ремень. Такой красивый.

— Ляг на спину.

— Здесь?

— Там, где плитка.

Я повиновался.

— Теперь не сопротивляйся, а то морду набью.

Он показал ремень. Затем, встав надо мной и упершись ногами по обе стороны, взял в руку член, залупил кожу и начал ссать. Едва я отпрянул, он больно стегнул меня ремнем по щеке. Второй удар пришелся по плечу, когда я пытался встать. Посыпались новые беспорядочные удары, после чего он придавил меня к полу.

Он лег сверху. Купался в своей моче, облизывал мне шею, уши, брови, размазывал собственное ссанье и подбирал языком с волос у меня на теле. Мы валялись в холодной луже. Затем он угомонился и ослабил хватку. Я вытер губы и сказал:

— Ты что, спятил?

Он не ответил.

— Ладно, мне пора.

Я подошел к умывальнику, открыл холодную воду и ополоснулся.

— Тебе противно, и все?

— Ты не говорил, что будешь бить.

В принципе я не против, но, по-моему, это уже перебор. Впрочем, первый раз всегда неприятно.

У матроса опять раздулся до огромных размеров, и он сказал:

— Иди сюда, я тебя трахну.

Он набросился, будто зверюга. Мне было так больно, что я кусал и рвал подушку, но даже не пикнул, слова не сказал, а он засовывал все глубже, хватал меня, как принимающий в бейсболе, наверное, думал, что мне приятно, и не понимал, что мне просто больно, и все.

— Ну как, понравилось? Любишь толстые хуи?

Он схватил меня за волосы, приподнял мой подбородок, внимательно посмотрел на меня и прыснул со смеху.

— Какой ты страшненький, когда нюнишь.

Он засунул палец мне в жопу.

— Ах ты врунишка, даже кровь пошла.

Он улегся в своем углу, отвернулся и выключил свет.

— Спокойной ночи, малолеток.

Он больше не шевелился. Память у меня короткая: член снова встал — я так люблю, когда этот горячий, красивый кусок мяса прижимается к животу. Больше нельзя до него дотрагиваться, но хотя бы потрусь хуем, почти одно и то же. Матрос заворчал:

— Отвали. Подрочи, если невтерпеж.

Придется обождать, пока не заснет. Невмоготу. Ну и хрен с ним. Пусть говорит, что угодно. Я резко засунул ему. Он отодвинулся, стукнул меня, и я вышел, моя сперма осталась на его волосне, хоть я сдерживался, ну и хрен с ней.

Он повернулся, покрыл меня, укусил, нащупал очко, перевернул меня вверх тормашками и вошел. Теперь мне уже не будет больно.

Он — на боковую. Я натянул на нас одеяло. Ему что-то пришло в голову, он на секунду очнулся и вполголоса промямлил в темноту, в пустоту, словно алкоголик-одиночка:

— Знаешь, а ты мне нравишься.

И заснул окончательно.

Он спал. Я мог дотянуться рукой до его задницы или члена, вялого, но вздутого. У него на животе росли треугольником волосы, очень мягкие на ощупь: я знал, что они черные и блестящие. Толстая кожа облегала туго сплетенные мышцы.

Ягодицы слегка шероховаты. В начале ложбинки чувствуется кость; спускаясь, погружаешься в плоть; волосы становятся густыми и влажными. Глубоко засовывая руку, в самом низу нащупываю упругое, складчатое, припухшее отверстие; дальше между ляжками короткий пучок жестких волос; а еще дальше — шагреневые яички.

Это обследование меня возбудило. Продолжи я его, пришлось бы полностью перевернуть матроса на живот.

Он не проснулся. Наконец-то меня ничего не сдерживало. Темнота, его спящее тело, моя легкая оторопь — все казалось сном наяву. Я мог предаться разврату и, несмотря на свой возраст, распоряжаться этим большим телом без ведома самого матроса.

Я свернулся калачиком в ногах, под простынями. Широкую тыльную сторону ляжек было приятно гладить; мне захотелось изучить форму его ног, их силуэт, тяжелые кости; я весь обратился в осязание, водил рукой по отлогостям, спускам, изгибам, углубляясь, где плоть становилась мягче, огибая округлости, где она была слишком твердой. Мои губы проделали тот же путь на другой ноге, начиная с подколенной впадины; кожа губ получала новые впечатления, и выстроенный пальцами образ довершался во всех деталях. Затем я высунул язык, вдохнул запахи и расцветил набросок красками. Достаточно обнять ляжку и прижаться грудью к остальной части ноги, чтобы прибавить ей объема. Куда вела эта дорога, где остановиться? От поясницы к затылку спину разделяет длинный желобок, его можно проследить от самой промежности: простой маршрут, непрерывность которого сулит нескончаемые удовольствия.