Тони Дювер - Рецидив

— Да.

Они вышли из здания вокзала. Матрос равнодушно спросил:

— Ты даешь?

— Чего?… Как хочешь.

— Что-то во рту пересохло, давай выпьем.

Матрос кашлянул. Они зашли в кафе. Сидя перед пыльными кружками, рассматривали друг друга.

Матрос заплатил за пиво, поправил бескозырку и разгладил рубаху. Они пересекли площадь. Он знал дорогу. Я шагал рядом без лишних вопросов. Он постоянно улыбался с отсутствующим видом и шел быстрым шагом.

Матрос разговаривал. Возможно. Нет, он молчал. Во всяком случае, разделся и оставил, меня в чем мать родила. Любовников нужно раздевать, зажав бритву между пальцами: бесценная ласка, после которой всегда что-то остается. У него лезвия не было, так что, по-моему, ко мне он даже не притронулся.

Он не разделся. А меня оставил в чем мать родила. Потом забрал бабки и смылся. Скорее, так. Что у меня еще оставалось? Часы. Нет, их он оставил, для моего рассказа важно знать точное время. Он не взял денег, и это нормально. Он вел меня под руку, но как измерить, сколько стоит четверть часа объятий меж двумя парнями? Цена исключительна, неисчислима. У меня не хватило бы денег заплатить за продолжение.

Потом в поезде мне хотелось одного: лечь и выспаться. Загородная прогулка меня утомила. Я, конечно, уснул. Даже не знаю, кто бы мог помешать. В этом возрасте сон крепок.

Матрос спросил, почему и кочую. Он не представлял опасности, и я сказал правду.

— И куда едешь?

— Не знаю, посмотрим.

— Все равно придется когда-нибудь вернуться — тебя же хватятся родители. Ну, или найти укрытие.

— Не знаю.

— Ну, дело твое… А вот и гостиница.

Долго просидев в поезде, матрос взопрел. Волосы на теле увлажнились, став теплыми и душистыми.

Наверное, его часто трахали: я мигом проник между ягодицами. Такие нежные внутренности — словно бальзам на рану. Я опасался грубоватого соприкосновения, утомительных удовольствий. Но мускулистые стенки обмякли. Подо мной распласталась плоть — так бы и укусил; затылок под самым носом, и я запустил в него клыки. Стиснул челюсти, равнодушный к его боли, поражаясь, что он не сопротивляется. Он согласился (или потребовал?), чтобы я выеб его первым: это показалось уступкой, я не понимал, почему он позволяет мне делать все это руками и зубами.

Раз уж он стал моим гамаком и я в нем удобно устроился, я мог раскачивать его сильнее, не церемонясь. Он медленно дышал в такт, отчего у меня скребло в ушах. Так завывают львы в клетках, вспоминая пустыню.

Зубы у него были белые, словно вылизанная собаками кость, а тело — особенное: властное, узловатое, тяжелое и нежное, в нем можно заблудиться. Я неустанно обшаривал его снова и снова. Но из робости не решался шептать древние непристойности, выражающие наслаждение. Он был так же нем, как и я, что вселяло еще больше смелости.

Я представить себе мог, как напрягутся его мышцы, когда он будет трахать меня. То были свободные и долгие движения, совершаемые бесхитростно, с равномерной силой. Малыш, которого грубо ебли в жопу, не смел даже подумать о боли. Она была невыносима, но значила для него так много, что он не мог от нее отказаться; с каждым толчком хуя ощущал он ее необходимость и пользу.

В гордости ли дело, в сдержанности или в опыте, но паренек подавлял стоны, изо всех сил прижимаясь к матросу.

Я провел пальцами по рельефным мышцам под кожей живота. Они сократились: матрос встал. Он надел носки и сказал:

— У меня поезд.

— Это обязательно?

— Черт.

Встряхнув синий тельник, он натянул его, а затем оделся.

— Тебе некогда?

— Возможно.

— Неохота?

— Не в том дело.

— Останься до завтра.

— Не могу, если только…

— Если что?

Подумав, он заговорил обиняками. Я тоже задумался, прежде чем ответить:

— Мне очень хочется.

Он секунду посмотрел на меня и снова разделся.

Что-то я совсем забыл про другого мальчика, вашего блондинчика. Беда в том, что он слишком ранний. Краткий эпизод, запаситесь терпением.

Я бы ограничился утесами из предшествующей главы.

Парнишка гулял со мной по лесу, летним днем, там был ручей, горизонтальные плиты рыжеватого камня, где мы сделали привал. Уползающая змея. Ваш герой взял с собой детектив. Он почти не говорил, огорченный тем, что он со мной, с вами — вы ему надоели.

Раздевшись до пояса, он лежит ничком на камне и читает. Мы с вами смотрим на его послушный профиль, смягченный тенью лба. Палец правой руки тянется к левому предплечью и машинально его гладит. Эти ласки завораживают: блондинчик при нас занимается любовью с самим собой.