Финнуала Кирни - Ты, я и другие

В какой-то мере и я надеюсь, что он прав, поскольку теперешняя злость сжирает меня изнутри, жадно чавкая.

Словно подтверждая это, громко урчит желудок.

Я спускаюсь по лестнице, мимо фотографий на стенах.

Целый фотоархив… Пальцы задерживаются над снимками. Вот маленькая Мег — как ее хочется потрогать!

— а вот мы с Адамом, молодые, смеющиеся. Старое свадебное фото, полное любви и надежды. А вот его щелкнули на барбекю у соседей: Адам позирует, словно модель для журнала, смотрит прямо в объектив, подбородок вздернут. Загорелые длинные ноги в шортах, русые, коротко остриженные волосы, блестящие в ярких лучах летнего солнца.

Еще шаг вниз по лестнице — и я понимаю: спроси меня кто-нибудь еще несколько недель назад, счастливы ли мы, и я уверенно ответила бы: «Да, конечно».

Вот какой превосходный лгун мой муж.

В кухне я достаю бокал и наполняю до края холодным совиньоном. Копаюсь в одном из принесенных пакетов, достаю печеный конвертик с куриной начинкой и медленно жую, смиренно слушая звучащий в голове голос. Он твердит мне, что надо есть. Я не хочу. А вот выпить — это дело. Алкоголь идет по пищеводу вниз, и мне становится хорошо.

Послеполуденное сентябрьское солнце скользит сквозь двойные двери, ведущие в садик за домом.

Я расхаживаю по кухне — конвертик в одной руке, бокал в другой — и попадаю в мелькание света и тени.

Откусить, запить вином… В промежутке я мычу слова песни, которую написала вчера. На лице возникает слабое подобие улыбки. Словарь пополнился рифмой для слова «ублюдок». «Нелюдок» — подлый гнусный трус. Адам-нелюдок. Улыбка на моем лице становится шире и мешает жевать.

Мне надо работать, и я начинаю подъем по лестнице.

Уже на четвертой ступеньке сажусь и замираю без движения. Взгляд — в одной точке, мышцы не хотят сокращаться. Отвечающая за познание часть мозга вне игры. Ноги объявили забастовку, руки словно приклеены к коленям. Меня вновь одолевают вспышки воспоминаний: места, где мы были, песни, которые мы пели, общие радости… Цепенею от страха, что все пойдет по кругу.

Как с этим бороться? Отпустит, если глубоко размеренно дышать? Киваю сама себе. Да, надо просто переждать. Вот наступит следующий месяц, а с ним и придет начало новой жизни. Само собой.

Я сдвигаюсь с места, только когда меня окружает темнота. Иду вниз, включаю свет, достаю из холодильника бутылку вина, несу в гостиную. Городской телефон звонит через тридцать минут, когда я пялюсь в плазменный экран огромного телевизора Адама.

— Подите вон! — Сэр Алан, воротила бизнеса, во весь экран наставляет указующий перст на провинившуюся сотрудницу.

— Да, подруга, понимаю тебя, — сочувствую я. — Бет, подите вон!

Я протягиваю бокал с вином в сторону жертвы лорда и поднимаю трубку, уверенная, что в такой час звонить может только Мег.

— Мег?

— Бет, это я…

Это вовсе не Мег, моя замечательная девочка. Это ублюдок, от которого ей досталась половина ДНК, гнусный подлый трус. Как только я слышу его голос, каждая моя клеточка начинает по нему тосковать.

Сердце выпрыгивает из груди.

— Как ты? — спрашивает он. — Бет, не бросай трубку. Пожалуйста, давай поговорим.

— Я не хочу с тобой говорить.

Он молчит.

— Ты с ней?

Молчание явно становится виноватым.

— Ты знаешь, что ты нелюдок? — спрашивает выпитое мной вино.

Он вздыхает:

— Да, ты это много раз мне говорила.

— Нет, я много раз говорила тебе, что ты ублюдок, а сейчас говорю, что ты к тому же нелюдок.

Молчание.

Он, вероятно, звонит из кухни: где-то рядом шумит посудомоечная машина. Домашняя идиллия, покой и уют. Как в кино. А он говорит приглушенным голосом, словно не желая, чтобы его услышали.

— Отвали, Адам.

Я швыряю трубку. Смотрю на бутылку. Похоже, во мне просыпаются отцовские гены.

Разрыв соединения. Она повесила трубку. Снова…

И она опять меня обругала. Бет знает, до какой степени я ненавижу ее сквернословие. Прошло уже две недели, как мы расстались, а она не может обойтись без ругани.

Через распахнутую дверь кухни я вижу, как Эмма, наклонившись, тянется к нижней полке посудомоечной машины. Обтянутая черным облегающим платьем фигура… У меня начинает кружиться голова: обнаженная Эмма, обнаженная Бет… все смешивается.

Я глубоко втягиваю воздух, стараясь дышать размереннее.

— Твой взгляд во мне дырку прожжет. — Эмма оборачивается, смотрит на меня. Задирает подол и стягивает платье через голову. Теперь на ней только чулки. Трусиков нет, одни подвязки и крошечный лифчик. Она делает всего шаг, и меня пронизывает волна возбуждения. Рассудок велит: спасайся, прочь отсюда! Увы, слишком поздно. Будь я честнее, сделал бы это несколько месяцев назад. Поэтому сейчас я отпускаю на волю первобытные инстинкты, которые подсказывают мне взять ее прямо на стильном белом покрытии кухонного пола. Прежде чем я это осознаю, она уже опускается на колени и расстегивает застежку на брюках. Я зажмуриваюсь. Одной рукой опираюсь на дверной косяк, другой — придерживаю ее голову, мои пальцы впиваются в ее светлые длинные волосы.