Мариам Юзефовская - Разлад

– Нет, мать! И в мыслях этого не держи!

Она взглянула виновато:

– Как там Санька? Что пишет?

Он увидел, что мать сцепила руки в замок – тотчас умолк. Жалко ее вдруг стало. С детства этот жест запомнил. Отец, как ослеп, в гневе стал страшен. Бывало, носится по комнатушке. Все сметает, что под руку попадется. Мать заборными словами обзывает. А она станет словно каменная. К печурке прислонится. Руки в замок сцепит и молчит.

– Антон Петрович тут ни при чем. Я сама так решила. Сколько же можно мыкаться? Эта халупа у отца все силы отняла. Ты-то не помнишь, был маленький. Он как с фронта вернулся, еще видел. А тут затеял дом строить. Ему тяжелого нельзя поднимать, а он надрывается. Вот и ослеп. А ты? Сколько уже сил и денег сюда вколотил? Ведь у тебя отпуска еще за все эти годы не было. Другие – к морю, на юг. – Кто другие, Илья Ильич сразу смекнул. Конечно, Ирина. Очень переживала мать, что та без Ильи Ильича каждый год ездит к морю. «Ух, ревнивая какая!» – подсмеивался он над матерью. У самого тоже иногда нет-нет да и шевельнется червячок в душе. Но давил его в себе беспощадно. – А ты все в работе. Все в работе.

Мать по-детски поджала нижнюю губу. Рот у нее еще и сейчас был красивый. Илья Ильич провел рукой по ее седым волосам. Разлохматил.

– Кончай, мать! Я здоровый мужик. Придумала что-то, вбила себе в голову. Скажи честно, уломал он тебя. Я ведь знаю, ты его побаиваешься. – Он пытался было подтрунить, хоть самого так и тянуло сквитаться с тестем.

– Нет, Илья, нет! – Она заколола волосы своим вечным простеньким полукруглым гребешком. Сколько помнил себя – всегда носила одну и ту же прическу. И гребешку, казалось, сносу нет. – Думаешь, я не вижу, как работаешь? А репетиторство твое? Одно только это чего стоит. Все люди как люди летом отдыхают. А ты не разгибаешься.

В июне всегда брал отпуск. Абитуриенты шли вереницей. Один за другим. Иногда за стол до пяти человек садилось одновременно. И он долбил и долбил эти юные лбы, как дятел. «Моя летняя жатва», –подсмеивался над собой Илья Ильич. Тянул эту лямку скрепя сердце. А что было делать? Концы с концами нужно же как-то сводить.

– Вот намедни посчитала, – мать вынула из-под клеенки листок, заполненный косым крупным почерком, – гляди. Дрова, уголь, налог, ремонт, да еще мне помогаешь – больше полусотни в месяц тянет. Сколько же я у тебя на шее сидеть буду? Нет. Я решила.

Илья Ильич обескураженно посмотрел на мать. Не ожидал от нее такого напора, такой смелости. «Это все Антон Петрович. Его наука». Прощаясь, сердито сказал:

– Тебе видней. Гляди только, чтоб потом не жалела.

А для себя решил твердо: «Нет. Не отдам ее в этот бобрятник. Пусть и не мечтают».

По дороге домой вдруг подумал: «А ведь не сойдется отец с Можейками. Не сойдется. На дух таких не терпит». И самому страшно стало: «Столько лет как уж умер, а до сей поры вроде как о живом думаю».

Когда увидел отца в 45-м году первый раз – испугался. Небритый, худой дядька хватал мать за плечи, пригибал к себе ее голову. Закричал на него. Вцепился в шинель. Никак не мог поверить, что этот маленький солдатик, на голову ниже матери – его отец. Потом, конечно, не спускал глаз. По пятам ходил. И все про войну выспрашивал. Отец был из говорунов. Его хлебом не корми – дай только историю какую-нибудь рассказать. Но о войне отмалчивался. Или такие турусы на колесах разведет – диву даешься. И у Жукова в ординарцах ходил. И на самолете летал. И Гитлера в плен брал.

– Ты привирай, да знай меру, – бывало, сурово одергивал его Илья-маленький. – Был сапером, вот про это и говори.

– А чего рассказывать? – скучнел сразу отец. – Война – дело грязное. Пока бани дождешься, весь исчешешься. Да и страху натерпишься. Кругом стреляют.

– Что ж ты, трус, что ли? А орден и медали за что? – взовьется от обиды Илья-маленький. В ту пору только отцовой храбростью и жил.

– Да нет. Не то чтоб трусом. Но и в особых храбрецах не ходил, – говорил отец обычно, смущаясь. Будто извинялся. – Так. В середке держался. А награды, говоришь, за что? Что ж. Дело делал. Работал. Вот и награждали. На войне ведь тоже работать надо. Ты как думал? Война – это крики «ура»? Нет, сынок. Война – это тяжеленная работа. И копать. И переправу наводить. И мосты строить. Летом хорошо. Тепло. А зимой намерзнешься, как цуцик. Зуб на зуб не попадает. А здесь еще в ледяную воду надо лезть. Сваи, например, забивать. Вот где помянешь все недобрым словом.

– Пап, неужели тебе настоящий герой ни разу не встретился? Чтобы себя не щадил? – все допытывался, бывало, Илья-маленький. Время было суровое. И потому сызмальства к подвигам готовили.