Мариам Юзефовская - Разлад

Может, это вы стреляли в моего папу на войне. А теперь я должна с вами дружить?

Мальчишка так и рванулся ко мне, но мужчина его удержал.

– Ну и глупая ты девочка, – сказал он, виновато улыбаясь, – очень глупая. Когда вырастешь, тебе, возможно, будет стыдно за это. – Он помолчал, задумался, тихо добавил, – Возможно… – Потом беспомощно, словно оправдываясь: – Я никогда не стрелял. Я никого не убивал. Я не был на войне.

– Глупая? А кто на нас полез? Не вы, что ли? – начала наступать я. Не поверила ему ни капельки: «Все они теперь добрые и хорошие».

Но здесь открылась дверь, и вошла маленькая, закутанная в шаль женщина. Она расстегнула пальтецо, потопала ногами, обутыми в ичиги с калошами, сбросила шаль. И улыбнулась: «Гутен таг, Карл Генрихович!» Мужчина снял шапку, наклонил голову: «Исямесес, Роза Каримовна!» Он как снял шапку, так я прямо удивилась – совсем седой, как мой дедушка. Они чего-то там говорили между собой о морозе, о дровах. «А, – догадалась я, – этот Карл работает здесь истопником. А эта тетка кто же?» Смотрела на ее густые черные волосы. «Грива – прямо как у нашей лошади Чубчика. И на губе черные усики шевелятся. Как у таракана». И она меня заметила.

– Ты кто же будешь, девочка?

Я сделала шаг вперед, как солдат на поверке, и громко, четко сказала:

– Александра Мейн. Ученица четвертого класса.

Она усмехнулась ласково, протянула руку:

– Очень приятно, Александра Мейн. А я твоя учительница. Меня зовут Роза Каримовна. Запомнишь? А что с тобой случилось? Посмотри-ка на себя. – Достала из старого потрепанного портфеля маленькое зеркальце и протянула мне.

Я глянула и обмерла: «Батюшки мои! Нос поцарапан. Воротничок на платье оторван. На шубейке ни одной пуговицы». Это уже была беда. За пуговицы мне здорово попадало от матери, за пуговицами и нитками нужно было ехать в город.

– Ну подожди, немчура проклятая, – вспылила я и показала мальчишке кулак. – Я тебе еще устрою Сталинградскую битву. Ты у меня узнаешь, почем фунт лиха.

– Ты откуда взялась такая? – спросила учительница, нахмурившись.

– Из военного городка, – гордо ответила я.

– А-а. Так это от вас на днях приезжал военный? В школу записывал? – Теперь она смотрела на меня пристально, внимательно.

– Так точно. Это был капитан Драч. Он у нас начштаба. Вовки Драча отец. А мой отец – комбат, – выпалила и испугалась. За пять минут все наши военные тайны выболтала.

– Ясно, Александра Мейн. Теперь выслушай меня внимательно. У нас в школе учатся разные дети. И немцы, и башкиры, и татары, и русские. – Она прерывисто вздохнула. Голос у нее задрожал. – И мы не позволим, чтобы ты всех оскорбляла так, как только что оскорбила Алекса. Запомни это. А сейчас пошли в класс.

Я плелась следом за ней и думала: «Ну, дела! Чего взъерепенилась? Учительница называется. Усатый таракан какой-то. Прямо горой стала за этого фашиста Алекса».

Мы вошли в класс, я огляделась. Всего было человек тридцать. Четыре ряда парт – и на каждом табличка: 1-й класс, 2-й класс… И так до четвертого. Я поискала глазами наших. Они уже все сидели, а Вовка Драч устроился в четвертом ряду на последней парте.

– Садись, Шура, – сказала учительница и показала мне на первую парту, там сидел этот немец, Алекс.

– Меня зовут Саша, – пробурчала я, но с места не двинулась.

– Знаешь, Саша у нас уже есть. – Мальчишка с оттопыренными ушами радостно закивал головой, громко крикнул: «Это я Саша!»

– Чтоб вас не путать, мы тебя будем звать Шурой, не возражаешь? – Спросила она.

– Возражаю! Не хочу, чтоб меня звали Шурой. И с этим, – я кивнула на Алекса, – сидеть не буду.

– Это почему же? – возмутилась учительница.

– Потому что всегда сижу с Вовкой Драчом, – отрезала я.

Была настырна и привыкла гнуть свою линию твердо.

– Ну что ж, всегда с Вовой, а теперь с Алексом, – не уступала она.

Здесь и нашла коса на камень. Может, в другое время я была бы и покладистей, но шестьдесят глаз смотрели на меня не мигая, а вдобавок еще и этот Алекс. Нет, уступить я не могла. Вот тут-то на меня и «накатило», как говаривала мама. Бывали у меня в детстве такие моменты: упрусь – и ни с места. Хоть ты меня режь, хоть бей. Стою на своем – и все.

И сейчас «накатило». Знаю – нужно уступить, сесть с этим окаянным Алексом, а ничего с собой не могу поделать.

– Нет! Не буду сидеть с этим немцем проклятым!

– Опять! – Учительница покраснела, подошла ко мне близко-близко, я даже отшатнулась. Мало ли чего? А вдруг ударит? – Ты что это несешь, негодная девчонка? – Сама побледнела, голосок дрожит. – Ну-ка – марш в угол! Стой здесь до тех пор, пока не извинишься перед Алексом. Я уж и сама не рада была, встала в угол, слезы выступили у меня на глазах: «Еще не хватало сейчас заплакать при всех». Я запрокинула голову вверх, все ждала, пока слезы вольются обратно. Кем-кем, а плаксой меня нельзя было назвать. А учительница взяла колокольчик, он стоял у нее на столе, позвонила в него и сказала: «Дети, тише! Урок начался». Пока читала с первым классом по слогам, второй писал упражнение, третий рисовал, четвертый решал примеры. А я все стояла в углу и стояла. И мысли были об одном: «Вот бы отомстить этой тараканихе». Но все не могла придумать, как это сделать. Может, отцу пожаловаться? Но знала – ябед и доносчиков он ненавидел. «Доносчику – первый кнут», – говаривал он. Рассказать маме? Но еще неизвестно, как она отнесется к драке с этой немчурой. За драки меня по головке не гладили. И тут я решила пожаловаться капитану Драчу. Сам ведь говорил: «В случае чего – прямо ко мне». – «Уж он это дело так не оставит, – обрадовалась я. – Он эту тараканиху живо проучит».