Мариам Юзефовская - Разлад

А Роза Каримовна в это время уже урок истории ведет в нашем четвертом классе, о Ледовом побоище рассказывает. Я руку подняла, ребята сразу заметили и закричали: «Роза Каримовна! Новенькая руку подняла». Видно, нет-нет – да и поглядывали на меня исподтишка. Она нехотя повернулась:

– Что тебе, Саша?

Я набрала побольше воздуха и выпалила:

– Хочу перед Алексом…

Сама гляжу на него исподлобья, покраснела. А он возьми и засмейся! И так обидно мне стало, чуть не до слез. Что же это получается? Я перед ним винюсь, а он насмехается! Нет! Не бывать этому! И стала в боевую стойку, руки в боки, одну ногу вперед – и эдак чуть врастяжку, не спеша, процедила:

– Хочу сказать – били, бьем и будем бить немчуру проклятую!

Поглядела на учительницу, а она с такой ненавистью на меня смотрит. И тут мне страшно стало: «Что же я наделала?» Она в колокольчик зазвонила: «Дети, перемена!» Когда все вышли, сказала тихо, не глядя на меня:

– Не хочу учить тебя. Уходи. И не приезжай больше в нашу школу.

Я прямо растерялась:

– Куда я пойду? За нами только к концу уроков приедут.

– Хорошо, – сказала она, – побудь до конца уроков. Но больше не приезжай! Как я дождалась конца уроков, уж и не знаю. Помню только – уши у меня горели, голова раскалывалась, пот по спине струйками ползет, во рту все пересохло. И одна только мысль в голове: «Хоть бы заболеть, что ли?»

А на следующий день в школу не поехала. Сказала маме: «Болит живот». Знала – она больше всего аппендицита боится. Пришел наш батальонный врач. Помял мне живот. Посмотрел язык. И говорит:

– Ничего страшного. Пусть приходит в медпункт, я ей порошки дам. А завтра в школу.

Пошла я в медпункт. По дороге думаю: «Что же теперь делать? Отец рано или поздно узнает. Уж тогда несдобровать». А потом решила: «Пойду-ка к капитану Драчу. Может, он что посоветует?» Недолго думая, пошла и все ему рассказала. И про Алекса, и про Карла, и про эту Розу Каримовну, черт бы ее побрал, даже про апельсин – и то выложила.

Он насторожился, прищурился:

– Значит – апельсинов им не хватает? Так-так. Ну ладно.

Разберемся, кто там печку топит, а кто кашу варит. Здорово спелись, решили, видно – до бога высоко, а до царя далеко. Осиное гнездо развели. – И приказал: – Ну- ка – напиши все это на бумаге.

– Зачем писать? – удивилась я.

– Порядок такой, чтобы документ был. Разговоры разговорами, а бумага бумагой. Поняла? – отрезал Драч.

Я села, ручку грызу, не знаю, что писать.

– Чему вас только в школе учат? – вздохнул он. –

Простого заявления написать не умеешь.

И начал он диктовать. Я пишу, а на душе кошки скребут. Вспомнила, какой Драч строгий с солдатами, сама видела в Энске, как он этого казаха бил. Тот стоит, в струнку вытянулся, а Драч его по лицу, по лицу. Да еще в перчатке! Хорошо, отец шел мимо. Как увидел, как закричит на Драча:

– Вы что себе позволяете? Вы что делаете? Немедленно рапорт пишите, чтоб духу вашего здесь не было. У меня такие, как вы, не задерживаются. – У самого лицо дергается.

А у казаха кровь из носа капает – прямо на снег.

Драч всегда так, чуть что не по нему – зуботычину солдату или на «губу».

Жалко мне стало Розу Каримовну, хоть и сама себя успокаиваю: «Не станет же он ее бить и на гауптвахту не посадит, она гражданская. Припугнет – и все». Но на душе так гадко, хоть плачь. Пишу, а в голове, как молоточком, стучит: «Что делать? Что делать?» Вот и решила про себя – надо бежать. А Драч шагает из угла в угол, поскрипывает сапогами, диктует и приговаривает: «Я этим сволочам покажу. Они у меня попляшут». Пишу, поглядывая на него исподтишка, и все думаю: «Хоть бы на минуточку отвернулся». Наконец улучила миг – и прямиком к двери, а лист, что писала, поскорее скомкала и в карман запихнула. Но не тут-то было. Настиг он меня. На самом пороге настиг. Схватил за плечо, да так цепко, что и не вырваться.

– Ты что надумала? Куда?

Я молчу, ясное дело. А что тут скажешь? Он меня за подбородок взял.

– А ну-ка посмотри мне в глаза! Не увиливай! Ты русский человек, говори прямо, чего юлишь?

Посмотрела ему в глаза, и страшно стало, такие они злобные.

– Значит, на попятный пошла? Испугалась? А ведь дочь боевого офицера – и не просто офицера, а командира батальона.

Тут уж меня – как кипятком ошпарило: «Значит – и папе из-за меня попадет?» И хоть твердо знала, что отец званием выше, но каким-то недетским чутьем понимала – подвластен он Драчу, подвластен. Начала мямлить, канючить, да так робко и жалостливо, что самой противно стало: