Мариам Юзефовская - В поисках Ханаан

— Папа, вас не устраивают мои звездочки? — заорал в ответ ошалевший от счастья новоиспеченный зять. — Даю слово! Вы увидите, как звездочки на моих погонах из малюсеньких превратятся в большие.

— Больше чем на Кремлевской башне? — не преминул подковырнуть его Аврам.

Именно с этой минуты старшего лейтенанта Льва Винника прозвали полковником. Не это ли предопределило его судьбу? Как и предсказывал Аврам, после женитьбы зять присмирел и притих. Через год Белка родила дочку, и жизнь оттерла Винника на задний план семейной жизни. В суматохе между кормлениями и пеленками Белка не заметила, как муж ускользнул из-под ее надзора. Причем не куда-нибудь, а в Москву, в военную академию. Пять лет кряду она металась между двумя городами, тратила кучу денег на телефонные переговоры, которые нередко кончались ее оглушительным криком в трубку:

— Винник! Считай, между нами все кончено.

Однако военная косточка давала себя знать. Не зря Винника учили тактике и стратегии. На следующий день Белке вручали телеграмму — срочный вызов на переговоры, подписанную кем-нибудь из его друзей. И она, раздираемая страхом за жизнь мужа и предчувствием его очередной уловки, мчалась на переговорный пункт, где просиживала часами в ожидании связи. Так Винник одним выстрелом убивал сразу двух зайцев: натягивал ослабевшую, как ему казалось, струну Белкиных чувств и ублажал свою ревность, твердо зная, что этот вечер его жена будет коротать в обществе телефонистки. В первый же год, после нескольких стычек ему удалось воздвигнуть незримую границу между армией и семьей, которую Белке не позволялось пересекать ни под каким предлогом. Стоило ей завести разговор о его службе, как Винник тотчас каменел лицом и начинал вести себя твердо и независимо. А если жена, по забывчивости, все-таки делала попытку встрять в разговор, сурово цыкал на нее. Хотя дома, сняв китель, сапоги и портупею, превращался в самого обычного подкаблучника. Всем хозяйством заправляла Белка, строго блюдя принцип единоначалия. В ее распоряжении была дочь Лина и литовка — домработница Стефка. Отношения Белки и Стефки балансировали между войной и миром. При этом ни одна из сторон не имела серьезных преимуществ. Широкая в кости, с плоским задом и продолговатым лицом, Стефка чем-то неуловимо напоминала ломовую крестьянскую лошадь, но при этом проявляла такую строптивость нрава, такое безмолвное, но упорное противодействие любому указанию хозяйки, что Белку порой охватывало настоящее отчаяние. Стефа, беззаветно обожая девочку, которую звала на свой лад — Линуте, предугадывая любое желание Льва и, сберегая каждую хозяйскую копейку, с Белкой не церемонилась. На все выговоры и замечания она коротко бросала:

— Аш не супранту русишкай (я не понимаю по-русски).

И шла вершить хозяйственные дела: полировать и без того сияющую мебель, чистить толстые ковры, в которых утопала нога и вытирать пыль с коллекции фарфоровых безделушек — предмета неусыпной заботы и гордости Белки. При этом ее глаза цвета пасмурного литовского неба оставались безмятежны. Каждую победу над хозяйкой Стефка праздновала, не скрывая торжества:

— Мергайте, мергайте (девушки, девушки), — начинала она выводить низким скрипучим голосом.

И это звучало как национальный гимн независимости маленькой, но гордой Литвы. Осью этого дома, где царил армейский порядок, была моя двоюродная сестра Лина. Горячий завтрак, обед из трех блюд, ужин не позднее шести и стакан кефира на ночь — все это соблюдалось Стефкой с неукоснительностью войскового устава. Музыка, драмкружок, школа и французский язык два раза в неделю лежали на плечах энергичной, нигде не служащей Белки. Немудрено, что Лина чувствовала себя узницей. И потому, завидев в прихожей желтый чемодан, она что силы начинала вопить: «Вероничка! Вероничка пришла!» Я была для нее вестником хоть и временной, но безграничной свободы и веселья. Что касается тетки, то она сразу брала быка за рога:

— Покажи свой дневник, — первое, что требовала Белка от меня. Листая испещренные замечаниями страницы и неодобрительно покачивая головой, цедила сквозь зубы. — Запомни, пока не исправишь двойки, ты из этого дома шагу не ступишь.

В тот же день, крепко держа меня и Лину за руки, она вела нас в закрытый распределитель, где покупались одинаковые нарядные платья и туфли. Потом мы шли в кафе — мороженое. А дома Белка, расплетя наши тугие иссиня-черные косы и причесав обеих на прямой ряд, наряжала в новые платья, подводила к зеркалу, в котором отражались два лица поразительного сходства — округлые, с ямочками на щеках, с одинаково капризно изогнутыми губами и карими глазами, испещренными золотистыми крапинками. Мое чуть пониже — я была младше.