Мариам Юзефовская - В поисках Ханаан

— Суламифь и я тоже были похожи как две капли воды. Нас даже Шошана путала. Мы же близнецы, — однажды неосторожно обронила Белка, и глаза ее подозрительно заблестели.

— Суламифь? Кто это? Моя мама? — Вскинулась я — и тут же перешла в наступление. — Что молчишь? Вы считаете, что я маленькая и ничего не понимаю!

Но Белку не так то легко было сбить с толку:

— Не фантазируй! — оборвала она. — Поторапливайся, мы идем фотографироваться.

Обычно кутеж затягивался на несколько дней. Лина старалась в это время выжать из жизни все, что можно. И тетя, пасуя перед ее бешеным напором, позволяла нам пропускать школу, несчетное число раз кататься на каруселях и чертовом колесе, пропадать целыми днями в зоопарке или в кино. Но спустя какое-то время Белка трезвела и наступали суровые будни. Она бралась за наше воспитание:

— Как ты выдавливаешь пасту из тюбика? В какой руке держишь вилку? Где твой носовой платок? Покажи свои тетради.

После вольготной жизни в доме Аврама для меня эта была сущая каторга. И потому в отсутствии тетки, интригуя на непримиримой вражде между ней и Стефкой, я выманивала всеми правдами и неправдами свой желтый чемодан с тем, чтобы снова отправиться в путь. Стефка со вздохом вынимала из шкафа, загодя приготовленную ею стопку старых Лининых платьев, юбок и кофт, складывала их в чемодан. И мы выходили на лестничную площадку, где она вызывала лифт. Через минуту оказывались в гулкой прохладе вестибюля, украшенного мозаикой, изображающей улыбчивую трактористку, летчика с парашютом и счастливых детей в пионерских галстуках с горном и барабаном. Высокая тяжелая дверь с тугой пружиной поддавала сзади шлепка. Мы шли через сквер к остановке седьмого трамвая. Стефка, постигшая всю подноготную нашей семьи, знала, что мной сделан единственно верный выбор. Только Хана могла выдержать бешеный напор Белки, не желавшей выпускать меня из своих крепких рук. Остальных сестер она держала с детства в ежовых рукавицах. Стефка сажала меня в первый вагон, долго и обстоятельно объясняя кондуктору, где он должен меня ссадить. Потом всучивала чемодан и сетку, наполненную кульками и свертками:

— Бери, бери! И не гости там долго. Им самим есть нечего, — сурово напутствовала она.

Трамвай, дребезжа на стыках рельсов, увозил меня на Жверинас, окраину города, смыкающуюся с лесом и застроенную приземистыми довоенными домишками. Но и среди этих домов, дом Каганасов, был самым неказистым. Покосившийся деревянный заборчик, калитка на одной петле, привязанная для прочности к столбику цветным лоскутком — обрывком давно пришедшего в негодность халата тети Ханы. Едва я ступала на крыльцо, как тотчас из дома начинало доноситься собачье поскуливание. Дверь широко распахивалась, и прямо под ноги выкатывался визжащий от восторга черно-белый лохматый шар, псина неведомых кровей по кличке Мушка. А следом за ней братья Зяма и Яша. Оба узколицые, худые и нескладные, все в своего отца Бенчика Каганаса, мужа тети Ханы. Меня тянули в дом, где передавали в руки тетки как призовой кубок. Она вдавливала мое лицо в свою пышную грудь так, что перехватывало дыхание.

— Прибежала все-таки! Белка вчера хвасталась, что ты у нее. А ты лахи под пахи — и к нам.

— Осторожно! Не задуши ребенка, — доносился тихий голос Бенчика.

Кольцо рук ослабевало. Тетка отстранялась на расстояние вытянутой руки:

— Боже мой! Посмотрите, какая она худая! Кожа и кости. Ты ешь что-нибудь или фигуру держишь? Накрывайте на стол, — кричала она и мчалась на кухню.

И тогда наступал черед Бенчика, который бережно брал меня за подбородок. Заглянув в глаза, дотрагивался губами до лба и шептал на ухо:

— Бе-ре-ни-ка.

Никто, кроме Бенчика не называл меня этим прекрасным таинственным именем, от которого захватывало дух. И я, переполненная любви и благодарности к этому человеку, обхватывала его шею руками:

— Бенчик, сделай мне карусель!

Он начинал меня кружить под надрывный лай обезумевшей от счастья Мушки.

А я с высоты полета с плохо скрываемым торжеством смотрела на Зяму и Яшу. Бенчик при мне никогда не кружил их. В моем присутствии он относился к сыновьям сдержанно и даже отстраненно.

При всей своей внешней схожести братья резко отличались друг от друга. Старший, Яша, вечно в бегах и заботах. Его карманы всегда полны всякого добра. В любую минуту он готов к выгодному обмену. Перышки, резинки, карандаши, гашеные марки — все идет в ход. Среди этого богатства есть и свои жемчужины — часовые пружинки, молоточки, винтики, которые он постоянно клянчит у деда. Они хранятся в его тумбочке в коробке из под монпансье. Зяма на суету брата смотрит свысока. Для него главное — книги. Но не любые, а по математике и истории. Каждый день ровно в два часа он сметает Яшины сокровища на край стола и строго приказывает: