Мариам Юзефовская - В поисках Ханаан

Впрочем, в послевоенное время это была не редкость, у ее дочери Симочки вместо имени отца тоже стояла короткая черточка. Но с родителями Поли была подозрительная неясность. В день, когда ей исполнилось восемь лет, Поля принесла в школу маленькую, размером с карандаш, самодельную куклу, вырезанную из плотного картона, и к ней комплект ярких разноцветных платьишек, сарафанов и даже маленький кружевной фартучек, вырезанные из разноцветной бумаги. И еще открытку с неумело нарисованной собачкой, у которой все лапы глядели в одну сторону. «Это подарки от папы и мамы», — сияя, сказала Поля и начала аккуратно все укладывать в большой конверт, склеенный из грубой серой бумаги. На конверте крупными буквами было написано: «Карагандинская область, Карбас, Чурбай-Нуринское п/о». Зоя Петровна даже не успела испугаться, но Поля, уже перехватив ее взгляд, побледнела, засуетилась и стала наспех все запихивать в портфель.

А на другой день в школу пришла ее бабушка, маленькая сухонькая Рива Сауловна. И заведя разговор о том, как трудно Поле справляться с арифметикой, вдруг не к месту ввернула: «Она ведь круглая сирота. Ни отца. Ни матери».

Зоя Петровна, опустив глаза, сочувственно кивнула. Она не собиралась уличать старуху во лжи. Хотя знала — за этим проклятым «Карбас, Чурбай-Нуринское п/о» маячит колючая проволока и часовые на вышках. Было время, когда она сама раз в два месяца выводила этот ненавистный адрес химическим карандашом на крышке посылочного ящика. Наслюненный грифель, ныряя на шероховатостях и впадинах фанеры, издавал омерзительное шуршание, точно скребущаяся мышь. И она чувствовала, как от этого звука по ее телу пробегают мелкие мурашки.

И еще Зою Петровну настораживала обстановка удушающей любви, переходящей порой в истерическую, что царила в двух крохотных комнатках на улице Герцена. При этом бабушка с внучкой ютились в меньшей, а та, что побольше, служила чем-то вроде перевалочного пункта для многочисленных родственников Квитко. Пожив и оглядевшись, все эти Фиры, Иды, Изи, Натаны — бесчисленные тетушки, братья, сестры, племянники, неизвестно какими путями преодолевая рогатки и строгости паспортного режима, постепенно устраивались и оседали в городе. А в дальнейшем всякими правдами и кривдами, путем головоломно сложных многоступенчатых обменов, добивались своего — въезжали в этот же дом или какой-нибудь поблизости, но уже на законных основаниях, с ордером в руках. Несмотря на толкотню, суматоху и узлы с вещами, громоздящиеся по углам, в комнатках царил порядок: кровати были застелены белыми пикейными покрывалами, полочки — газетами, украшенными замысловато вырезанными кружевцами, а пол застлан домоткаными пестрыми половичками.

Центром этого вечно копошащегося муравейника была Рива Сауловна. Участковая медсестра районной поликлиники, всегда озабоченная и хлопочущая, она с утра до вечера сновала по своему району, зажав в крохотной ручке видавший виды, вытертый до белизны баульчик.

Несмотря на занятость, Рива Сауловна не забывала время от времени пробежать мимо своего дома, постучать костяшкой согнутого указательного пальца в окошко первого этажа, куда выходила меньшая из их комнатушек, узенькая, как футляр для зубной щетки. Обычно Поля в ответ на этот легкий дребезжащий звук бросалась к окну, давая отмашку рукой, словно стрелочник, не имеющий права ни на миг задерживать скорый поезд. И Рива Сауловна бежала дальше, хотя, строго говоря, назвать это бегом было невозможно. Скорее всего, ее порывисто-поступательное движение походило на скок выпавшего из гнезда сеголетка.

Но стоило внучке задержаться в школе, как Рива Сауловна, словно смерч, проносилась по улицам и, сметая все препятствия, врывалась в класс. Увидев Полю, она замирала на миг, точно не веря вновь обретенному счастью, а затем осторожно пятилась к двери. Но в ее глазах еще долго полыхали отблески пережитого страха. Полю нисколько не стеснял этот неусыпный контроль. Скорее она гордилась им.

— Мы обе такие ненормальные, — улыбаясь, говорила Поля с чуть заметным отголоском местечкового акцента.

Зоя Петровна ее тут же поправляла: «Не ненормальные, а заботливые», — но не это слово резало ее словно по-живому, а «мы». Потому что в ее и без того маленькой семье, раз-два и обчелся, Симочка с малых лет норовила держаться особняком.

Зою Петровну сжигала ревность ко всему, что не относилось к их с дочерью жизни. Она ясно понимала: будь ее воля, она бы Симочку не отпускала от себя ни на шаг. И потому ей приходилось то и дело одергивать себя, смиряясь с убегами Симочки то на гимнастику, то в танцевальный кружок, но чаще всего на улицу Герцена, в семью Квитко, которая приняла ее в свое гнездо как подкинутого кукушонка.