Мариам Юзефовская - Господи, подари нам завтра!

Въезжают первые грузовики, фургоны, подводы. По рядам разносят ящики, мешки, корзины. На прилавки выкладывают пунцовые тугие помидоры, тёмно-лиловые, словно выкупанные в густых чернилах баклажаны, цветущие нежным румянцем абрикосы. Фаня охватывает всё это на бегу цепким, оценивающим взглядом. «Быстрей, быстрей», – торопит она себя. Быстрей, пока горластые перекупщицы не взяли власть в свои руки. Быстрей, пока еще спят франтихи – дачницы, простофили-приезжие, мотовки-курортницы. Все – кто не знает цены копейке. Быстрей, пока правит великий закон базара – почин.

– А что на почин? – занозисто вскидывается первый покупатель.

И даже самый неуступчивый, прижимистый рубщик безропотно кивает. Чаша весов с гирями подпрыгивает вверх. Конечно, приварок не Б-г весть что: пашинка, косточка, подребёрок. Но закон есть закон: первый покупатель – всегда праздник. А где праздник, там нет места мелочному расчету. В противном случае не видать тебе удачи до конца дня.

Бежит Фаня вдоль прилавков, кружит, словно коршун, выискивая добычу. И лишь только дюжий мужик в рыбацких сапогах открывает проволочный садок – она уже рядом.

– Почем? – Фаня безошибочно выхватывает самую большую рыбину. «Килограмма два с хорошим гаком, – прикидывает она, – нафаршировать – пальчики оближешь. Но он сейчас столько заломит, что в глазах потемнеет». Её тонкие губы, расцвеченные алым бантиком помады, заранее складываются в скорбную улыбку. Она поддевает точным, скупым движением жаберную щель, и ноздри её густо напудренного мясистого носа хищно вздрагивают:

– Вчерашний улов, – сурово рубит Фаня и небрежно кладёт рыбу на прилавок.

Но тотчас, словно лишь любопытства ради, небрежно спрашивает:

– Сколько же вы хотите за свою мелочь? Так чтоб продать, – со значением роняет она. И тут же язвительно добавляет: – Час на жаре – и эту рыбу уже можно будет выбросить на помойку.

– Фанечка! Ты? – Кто-то дёргает её за руку.

Фаня оборачивается и цепенеет. Перед ней стоит золовка. Грузная, в ярком, узком для неё платье с громадной брошкой на пышной груди. Она вся излучает радость от неожиданной встречи:

– Люба моя ! Сердце моё! – Закинув полную руку Фане на плечи, золовка прижимает её к себе. – Как здоровье? Как Вовчик? Как Мусенька? Что вы не заходите?! Ни слуху ни духу.

Слова стремительно сыпятся, словно горох из рваного мешка.

– Все живы, здоровы, слава Б-гу, – холодно бросает Фаня, пытаясь вырваться из объятий золовки.

«Такую рыбу упустила из-за неё», – с досадой думает она.

– Вас не слышно и не видно. – Потная рука золовки, не желая насовсем расстаться с Фаней, неохотно скользит по её плечу с тем, чтобы тут же впиться в пуговицу платья. – Я уже думала, не дай Бг, что случилось, не про нас будь сказано. Хотела уже сегодня забежать.

– Кажется, почта и телефон еще работают, – неласково роняет в ответ Фаня.

«Пропал сегодня базар. Пропал. – Тоска накатывает на неё от этой мысли. – Как мне надоели эти Вольфсоны. Та ещё семейка!

Что она, что мой дорогой муженёк, что моя золотая дочурка». Глаза Фани мечут голубые молнии. Но вырваться и уйти – об этом и разговора быть не может.

– Как дела у Мусеньки? – Уцепившись за пуговицу, золовка ласково притягивает к себе Фаню.

– Послушай, Геня. Что ты у меня спрашиваешь? Спроси сама у своей племянницы. Или вы уже не знакомы? Она же вся в своего папочку! Из твоего брата тоже каждое слово нужно клещами тянуть.

– Фанечка! Солнце моё! Что ты сердишься? Ты же знаешь, Мусенька мне как родная дочь. Ваше горе – моё горе. Но зачем сходить с ума? Конечно, девочка уже, невроку, в возрасте. Что же теперь делать? Руки на себя наложить? Что с того, что ей уже хорошо под сорок? Ты же знаешь мою соседку Софу. Она уже трижды, не про нас будь сказано, разведённая. А сейчас, смотрю, у неё опять какойто новый шмындрик крутится.

– Что ты мне вечно тычешь в нос свою Софу? – взрывается Фаня.

– Софа туда, Софа сюда. Двух слов связать не может твоя Софа.

Она хоть школу кончила или только по коридорам прошлась? Как у тебя язык поворачивается сравнивать с ней нашу Мусю? Твоя племянница до тридцати лет себе сушила мозги. Аспирантура, интернатура, диссертация, еще какая-то холера. У неё же не было времени на себя в зеркало посмотреть. Другие девочки как девочки. Шляются, гуляют, в подоле приносят. А у этой только книги на уме. Черт её знает, что ей теперь нужно. Стыдно людям в глаза смотреть!

«Если бы не твой большой нос, который ты всюду суёшь! Если бы не твой ангельский характер, – думает золовка, – у девочки давно уже были бы муж и куча детей. Но Б-же упаси сказать это тебе в глаза. Пух и перья полетят от этого человека. – Геня качает головой, тяжело вздыхает. – Да, моему брату не позавидуешь!» Она смотрит на поникшую невестку. В этот миг Фаня похожа на тощую, вконец замотанную пичугу.