Борис Иванов - Сочинения. Том 1. Жатва жертв

— Петя сейчас болен. Он — в отца, и я знаю: он — лучше меня. И кажется, взрослее. Дети всегда взрослее, но и беспомощнее. У меня, простите, бывает такое чувство, как будто мой ребенок голоден, а у меня нет молока. Будто я отвечаю и за книгу, которую он читает, и за ссоры соседей по квартире, и за то, что перегорел свет. Вы не врач? Ах да, вы геолог. Я понимаю, почему родители хотят, чтобы дети были добрыми — они боятся, что дети станут им слишком строгими судьями. У вас есть дети?

Ее спутник сказал: нет. Юлия Владимировна улыбнулась. И продолжала улыбаться все рассеяннее.

Она вдруг разом переступила какие-то запреты, какие-то мысли. Словно раздвинулись прежние границы и ушли далеко. И то, что она говорила минуту назад с болью, показалось ей важным относительно, и, главное, если бы она нашла более важным нечто другое, то и это оказалось, наверно, недостойным особого внимания, и так далее, до бесконечности, — все предстало не имеющим значения. Так и улица, с падающими иголками инея, и низкие облака, и время — пять минут десятого — все это бесконечно наивно и грустно в своей незащищенной наивности.

— Зайдемте сюда, — сказала, освободившись от руки спутника.

Вошли в ресторан. Когда оказались за столиком, Юлия Владимировна продолжала улыбаться: этому человеку все-таки придется выйти из-за кулис своих странных мыслей, где-то кончается бессмертие и начинается жизнь. Пусть объяснится, если нужно, приведет доказательства, которые были сокращены тогда в 201-м номере гостиницы. Она будет слушать так же, как она слушает оркестрик мужчин-музыкантов, снявших пиджаки.

В половине двенадцатого аккордеонист встал, и его круглая голова сказала, выглядывая из-за инструмента:

— Спокойной ночи!

Люди продолжали сидеть за столиками. Официантки стали нетерпеливыми. Юлия Владимировна с трудом взглянула на товарища мужа.

— Я сейчас рассчитаюсь, — сказал он и прошел в коридор, из которого выглядывали люди в белых спецовках.

Она вздрогнула. Позади было два часа молчания — немыслимого без задуманного намерения. Если начинала говорить — он кивал, если улыбалась, он улыбался тоже. Весь вечер они просидели рядом, но он оставил ее одну. Она прожила целую жизнь — от ответственности за все до полного безразличия. Теперь люди в зале и сам зал с безобразными лохматыми пальмами показались ей живущими торжественно-безнадежной жизнью. «Как все глупо», — прошептала она в отчаянии. Среди зеркал вестибюля прошла левее и правее себя. В сумочке перебирала отделения — номерок был у него, но пальцы все еще чего-то искали под надзором гардеробщика.

Появился Михаил Иванович. Терпеливо поддерживал пальто, пока Юлия Владимировна, повернувшись спиной, набрасывала на шею шарф. На улицу почти выбежала. «Как все глупо», — твердила она. Шаги товарища мужа раздавались как шаги преследователя. А он словно ждал, когда она остановится. На автобусной остановке, припрятывая руки в карманы, сказал: «Спасибо вам за вечер. Я опасался: что-нибудь вдруг случится. Но ничего не случилось…» Глаза его стали прощаться: он тоже заметил автобус. Юлии Владимировне с трудом удалось оторвать взгляд от его лица, которое снова втягивало все в тот же бесконечный туннель.

— Петя, я должна тебе рассказать об одном человеке.

— Да, — откликнулся сын; он курил и чертил.

— Этот человек, — произнесла Юлия Владимировна с веселым превосходством над тем, что говорила, — считает себя твоим отцом… Фигурально, конечно.

Петя обернулся.

— Как?! — Но тотчас успокоил себя: — Я тебе не говорил о том, что случалось раньше. Иду и вижу: вот мой отец! На заводе и сейчас такой есть. В модельном цехе. У меня такое ощущение, что и он знает, что я его сын. Но это прошло. — Подумал: — Да, да, прошло. Кто этот человек?

— Тот… который звонил.

Они замолчали и почему-то вместе посмотрели на окно.

Петя сидел лицом к матери.

— Что ему нужно? Зачем он тебе об этом говорит?

— Я сама хотела бы это понять…

— Но ты объяснила ему, что это его самообман. Ведь ложь!

— Это странный, одинокий и, возможно, несчастный человек. Ему нельзя отказать в сочувствии.

— Мама, пожалуйста, не огорчай меня. Ты забываешь папу…

— Петя, молчи!

— Это какой-то кошмар! Вдруг я обнаруживаю в жизни тысячи отцов, а ты киваешь: да они все твои отцы. Тогда у меня нет матери!

— Петя!

Петя отвернулся.

— Я не думала, что ты примешь это всерьез, — мирно проговорила Юлия Владимировна. — Ты должен был отнестись иначе — один из людей думает вот так. Вот и все. Он много лет прожил на севере. Был момент, когда я думала, что он мелкий авантюрист, вернее… артист, любящий импровизированные спектакли, но сейчас ничего не понимаю. Я даже не совсем уверена, болен он или здоров. Может быть, у него всего одна мысль: будто он бессмертен.