Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

В то время как Герман смотрел вслед машине, тетя Хедвиг уже была у подъезда больницы. Она поставила сумки на скамейку, высморкалась, нажала на ручку двери и очутилась перед висящим на стене убедительным плакатом: "Здоровье - самое ценное достояние немецкого народа!" Что правда, то правда.

Наверх, на шестой этаж. С вареньем это было нелегко. Герман тоже тащил одну сетку.

Палата номер 17, кровать у окна. Там лежал дядя Франц, гладко выбритый, как бывало только по большим церковным праздникам. Герман заранее смирился с возможностью, что тетя Хедвиг и дядя Франц будут целоваться при встрече. Ничего подобного. Она положила свою распухшую от работы руку на одеяло и сказала сквозь слезы:

- Какой ужас!

Она имела в виду залитую в гипс ногу, лежавшую на подставке.

- Хорошо, что ты тоже пришел, Германка, - сказал дядя Франц.

Герману разрешили бить кулаком по гипсу, пока тетя Хедвиг разворачивала свои пакеты. Она отрезала в одном месте кусок колбасы, взяла в другом ложку студня и стала кормить дядю Франца. Он вроде бы сопротивлялся, но тем не менее исправно открывал рот под напором тети Хедвиг, достававшей ему из сумок все новые и новые лакомства. Нужно есть. Еда - это здоровье! Горячий супчик у постели больного делает чудеса. Ветчину и яйца перед отходом ко сну. А на завтрак лучше всего сковородку жаркого.

Герман смотрел с шестого этажа на растенбургские крыши. На юго-востоке сплошной лес с несколькими пятнами воды: Мазурские озера. Может, таинственный бункерный город где-то там в лесу? Он осматривал горизонт, не слушая, что за его спиной тетя Хедвиг рассказывала о Йокенен, об индейке, которая не могла вытащить голову из ограды и задохнулась, о кроте, добравшемся до грядок с луком - было так плохо, что Антону пришлось взять лопату и устроить засаду - про то, как Антон опять, как и каждый год, добросовестно старался свозить урожай - что они решили скосить овес за прудом пораньше. Тогда лучше растет оставшийся под овсом клевер, и коров можно будет осенью выпустить на жнивье. И так во все время визита.

Катите, колеса, к победе! На обратном пути Герман увидел этот призыв с другой стороны. Растенбургская узкоколейка катила и катила к далекой победе, по долгому повороту дороги перед вокзалом в Вендене, мимо отцветших картофельных полей, через речку под названием Любовь, въехала в дренгфуртский вокзал и опять остановилась перед лимонадным киоском, где Антон в ожидании курил свои самодельные сигареты.

Грозы, приходившие со стороны Мазурских озер, были хуже всех. Они не спешили, долго набирали силу над водами Спирдингского озера, а затем обрушивались на равнинные поля на севере, валили рожь на полях и дубы на Ангербургском шоссе. В тот день, 17 августа 1943 года, гроза начала собираться уже с обеда. На принадлежащем поместью поле овса, примыкавшем к усадьбе Ленцкайм, еще работала молотилка. Русские таскали охапки соломы в скирду, выделявшуюся среди ландшафта огромной желтой горой. Микотайт был возле мешков, там, где из молотилки лилась благодать полей. Он взвешивал и считал мешки, вычислял, сколько центнеров получилось с гектара. Первый порыв ветра мазурской грозы опрокинул ряд составленных в суслоны снопов. Микотайт велел остановить молотилку. Русские сбежали со скирды и стали помогать натягивать над мешками с овсом брезент. Затем поспешное бегство. Караульный Йегер построил пленных по-трое в ряд и маршем двинулся по жнивью мимо йокенской мельницы в деревню. Дождя пока не было. Грозовые облака повисли над прудом. Ветер затих. Гром грохотал от Дренгфурта до Норденбурга, как будто кто-то ехал с тачкой по половицам склада поместья.

- Запевай, Никита! - крикнул караульный Йегер длинному русскому в первой шеренге. Это стало обычаем: при входе в деревню русские пели. Никита начал высоким голосом, остальные подхватили. Как орган в соборе. Меланхолические песни, песни из татарских степей, песни о волжских баржах, о Стеньке Разине. Обычно, когда пленные пели, йокенцы открывали окна или выходили на улицу, но в этот раз, в грозу, все остались в домах. Гроза здесь была страшной стихийной силой, перед которой человек должен был склониться. Боженька сердится. Небо темнеет, как на Голгофе. Древний страх поднимается из расщелин земли. Сидеть в грозу у окна - чистое кощунство. Лучше всего взять молитвенник. Кто может петь благочестивые песни, пусть поет. В печи не должен гореть огонь. Запрещается прикасаться к железу и смотреть на молнии. Подобает смирение и покорность.