Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

- Давай прибьем польскую собаку, - предложил Петер.

После этого они выходили на свои прогулки, вооружившись длинными дубинками.

И вот как-то раз загорелось ржаное поле, в котором мальчики устроили свое убежище. Это нужно было видеть: горящее поле ржи! Как маленькие языки пламени карабкались вверх по стеблям, как перебрасывались с одного на другой, как не могли насытить жажду разрушения, как разносились ветром. А потом все рухнуло.

Йокенцы стояли на деревенской улице и смотрели, как облако дыма движется через пруд. Сколько могли помнить старые женщины, такого еще не было, чтобы горело созревшее поле. Если сравнить, то это было все равно, что пожар святого собора, ведь они были святыней - восточно-прусские нивы.

- Господь нас накажет за это, - торжественно сказала майорша и сложила руки.

На Германа и Петера пало подозрение в поджоге. Но не по делу. Строго говоря, этот пожар был не таким уж страшным событием. Старухи здорово преувеличивали. Они еще не поняли, что началось такое время, когда можно было поджигать поля. По сути, все сводилось к тому же - что сгореть, что сгнить. То, что еще оставалось в поле, все больше и больше оседало, теряло свежий цвет, покрывалось зелеными головками проросли. Пухлые шары осота тянулись выше переломившихся колосьев. Йокенцы не смогли свезти в амбар даже то, что скосил Заркан. Целая полоса у пруда осталась несвязанная и гнила на земле, покрытая зеленым ковром проростков. Заркан накосил слишком много.

Через неделю выяснилось: рожь подожгли поляки. Из чисто практических соображений. Они хотели перепахать поле под озимые. По заросшим сорняками, одичавшим парам их маленькие коровы никогда бы не протащили плуг. Поэтому поляки подожгли одну делянку ржи и вспахали покрытое золой жнивье.

Как и было обещано, однажды в воскресное утро Василий и Заркан объехали деревню и доставили каждому, кто участвовал в уборке урожая, по мешку ржи. Получил свою плату и Герман и отнес свой мешок в погреб йокенского трактира. Из этой ржи женщины будут молоть кофе, варить супчик и печь грубый хлеб. Сделав свое дело, Василий навсегда распростился с полями Восточной Пруссии.

- Что будем есть зимой? - хныкала Виткунша, когда в придорожных деревьях загудели первые осенние ветры, развевая листья по полям.

Зимой? Ну, до зимы еще все наладится в Восточной Пруссии. До зимы все вернутся домой, опять будут карточки и поезда, привозящие в Растенбург брикеты из Верхней Силезии.

Надвигающаяся зима привела к лихорадочным сборам всего съестного. Выросшая диким образом картошка, шиповник. Поздние яблоки давили в кислый яблочный мусс. Даже груши-дички, растущие вдоль проселочных дорог, снова оказались в чести. Мальчики приносили терпкие груши домой, где их резали на куски и задвигали сушить в печь. Было целое событие, когда Герман и Петер нашли на одном поле за Колькаймом белую кормовую свеклу. На наскоро сколоченной тачке они привозили в Йокенен целые мешки, ссыпали во дворе трактира в большую кучу прямо под окном кухни. Как-то в воскресенье принялись за обработку. Мать Петера и Виткунша целый день и до глубокой ночи мыли и скребли свеклу. Трактир превратился в липкую колдовскую кухню. Белый пар и приторный запах проникали во все щели. Герман таскал дрова. Петер длинным поленом размешивал мутное варево, бурлившее на огне в баке, в котором обычно кипятили белье. После многочасового помешивания наскребли несколько банок сиропа.

Герману зима была не страшна. Пока Иван, Алеша и унтер-офицер оставались в трактире, всегда перепадало что-нибудь поесть. Об этом заботилась мать Петера, продолжавшая готовить русским еду. Одумалась и Виткунша. Всего несколько месяцев назад она готова была зубами и ногтями спасать трактир от русских, а сейчас радовалась, когда ей в кухне доставался кусок жареной селедки. И супы мать Петера варила в таком количестве, что всегда что-то оставалось. А когда солдат не было дома, она легко поддавалась на уговоры мальчиков нажарить сковородку картошки на масле из припасов Красной Армии.

Герман каждый день чистил русским сапоги - не большой труд, вполне стоивший того: Алеша давал ему за это пиленый сахар, а Иван время от времени печенье. Иван был забавный тип. Каждый раз, встречая Германа и Петера вместе, он утверждал, что в России есть два мальчика такого же возраста его сыновья. Где-то на каком-то море. Но он был не уверен, живы ли они.

- Едем со мной, - говорил он Герману, показывая рукой через Дренгфурт и гору Фюрстенау далеко на восток, наверное в сторону того далекого моря, название которого еще не упоминалось в сводках вермахта.