Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Прежде чем идти через выгон к дому, Герман забежал к Ашмонайтам. Он очень надеялся, что Петер выйдет ему навстречу. Но их дом был такой же пустой, как и все остальные дома в Йокенен. Правда, беспорядка было меньше в бедно обставленных домах мало чего можно было найти, чтобы ломать и переворачивать. Только кровать слепой бабушки была поставлена торчком. Ну да не важно, слепой бабушке кровать уже не нужна.

Сплошным расстройством оказалась йокенская школа. Скамейки были свалены на школьном дворе как дрова. Герман удостоверился, что книги Фрица Штойбена и Карла Мая были на месте. Сохранился и "Майн Кампф". "Гитлеровский сокол Квекс" и "Альберт Лео Шлагетер" лежали раскрытыми на полу. Герман решил, что, если учительница в ближайшее время не вернется, он возьмет книги к себе на хранение.

На ограде парка повис футляр напольных часов, высотой с человеческий рост. Какой-нибудь Иван хотел взять часы с собой в Кострому, но устал их тащить уже на йокенской улице. В замке белая известка вокруг окон первого этажа почернела от копоти, а на ветках вязов болтались лоскутья разорванных флагов, когда-то развевавшихся во славу и честь Германии на башнях замка: черно-бело-красный боевой флаг империи и остатки красного со свастикой. Кто-то рвал реликвии великих времен прямо на башне и бросал сверху на кроны деревьев.

Они, как обычно, срезали путь, обошли вокруг пруда и пересекли выгон. Телеграфный столб был повален на заснеженный луг, как раз там, где летом дети играли в футбол и лапту. Кругом валялись обрывки телефонного провода с телефонными станциями (Дренгфурт один-ноль-четыре) связи больше не было.

На дорожке, поднимавшейся к дому, пришлось остановиться. Поперек дороги, как уличная баррикада, лежала убитая и разрубленная корова. Куски мяса, завернутые в тряпки, замерзли.

- Это наша Лиза? - спросил Герман.

Марта не знала, в четвертованном состоянии коров уже трудно узнать. Они перелезли через груду мяса, добрались до двери. Чтобы войти в дом Карла Штепутата, ключ был не нужен. Скорее навозные вилы, чтобы убрать нечистоты с порога. Акты бургомистерской толстым слоем покрывали пол в прихожей и на кухне. Между ними - обрезки тканей из портновской мастерской. Из всех шкафов в живых остался только кухонный. Гинденбург и Гитлер были расстреляны прямо в рамках. Большое примерочное зеркало, всегда оберегавшееся как драгоценность, скончалось. А зеркальное стекло так дорого стоит! Теперь в комнату. Здесь Марта впервые расплакалась. Чудный хрусталь разбит в мелкие осколки. В портретах родственников на стенах выколоты глаза. Нашли и штепутатов винный погреб, хотя он, вроде, был хорошо спрятан под половицами. Ни одной бутылки со смородиновой настойкой, вместо этого наделано чуть не до верху. Под своей сломанной детской кроватью Герман нашел дохлую беременную крольчиху, наверное забежавшую с какого-нибудь соседнего двора.

Марта стояла посреди этой свалки в полной растерянности. Впервые она не могла найти бодрых слов, стояла, беспомощно сложив перед собой руки. Гость в собственном доме, которому никто даже не предложит снять пальто. Как быстро можно все потерять! Ветер гнал через двери и окна тонкую снежную крупу.

- Господи, да это мой ножик картошку чистить! - воскликнула вдруг Марта, наклонилась и вытащила из засохшей грязи блестящий нож. Она уже не выпускала его из рук, цеплялась за него, как за соломинку, даже пошла с ножом в хлев посмотреть, что там еще осталось. Дверь в хлев была открыта. Коровы не было. В корыте лежала мертвая свинья, даже куры не сумели спастись, от них не осталось и следа. Но Германовы кролики были целы. Они, одичавшие, бегали по саду, вырисовывая следы на снегу. Впрочем, сейчас надо бы натопить. Но центральное отопление полопалось от мороза.

- А печка в комнате Хайнриха? - напомнил Герман.

Конечно, старая кафельная печь! Зимой 45-го года она опять оказалась в чести. Пока Герман носил дрова, Марта закрыла картонками разбитые окна в маленькой комнатке Хайнриха. В кухонном шкафчике нашлись спички. Вскоре среди заброшенной деревни поднялся столбик дыма. Жизнь продолжалась.

На следующее утро Герман отправился осматривать окрестности. Заглянул через забор к Марковше, но решился дойти только до окон, ему было неловко заходить в чужие дома без спросу, трогать не принадлежавшие ему вещи. У Марковши было, как у всех. Любимого кухонного шкафа, в котором старушка всегда держала мед, гусиный жир и мармелад из крыжовника, не было, он просто исчез. Над плюшевым диваном все еще висело распятие, но с дивана русские содрали обивку. Просто срезали ножом. Господи, чего это они были сами не свои до плюша?