Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

- Там впереди лежит один, - сказал он, приглашая Германа с собой. Они пробрались среди телег, мимо детей, игравших вокруг покосившейся снежной бабы. На перекрестке земля разворочена "тиграми". Герману хотелось посмотреть на этих колоссов, но Петер тащил его дальше. К канаве за перекрестком. Там зимнее солнце разъело снег, обнажило наполовину сгнившую прошлогоднюю траву, очистило аккуратную площадку для разбитого при воздушном налете военного грузовика.

- Там, - сказал Петер, показывая в кювет.

Рядом с перевернутой машиной лежало полчеловека. Крови не видно. Из шеи свисали мышцы и жилы. Похоже на старый веник. А голова? Не было головы. Так выглядел мертвый солдат. Старший ефрейтор. Совсем по-другому. Вот лежит, как будто он ничто, упавший забор, сдохший заяц, распространяющий вонь.

- Я думаю, его убило самое большое полчаса назад, - сказал Петер. Он отметил, что форма почти цела. Его так и подмывало пойти проверить, не осталось ли чего-нибудь в карманах. Мертвому это уже все равно! Но голова, эта отсутствующая голова удерживала его. Вдруг появится откуда-нибудь и закричит на него.

Танки освободили перекресток, ушли на Ландсберг. Караван двинулся дальше. Герману не терпелось показать матери безголового мертвеца, но из повозки было не видно. Он так и остался за опрокинутым грузовиком в бесцветной траве прошлого лета.

Но следующий мертвец был хорошо виден всем. Он висел на придорожном дереве - липа это или ясень? - с высоко поднятой головой (конечно, как же ему еще висеть). Одного ботинка у него не было, у бедняги. В такой мороз. Не было и пальто или куртки. Бросались в глаза свисавшие с тела потрепанные подтяжки. Носки у него были черные, это бесспорно. И клочковатая борода, но она могла вырасти и пока он висел. Он удостоверял свою личность документом, протягивая к проезжающим свою визитную карточку на куске картона: "Кто боится смерти почетной, умрет постыдной!" Мертвым теперь уже не было конца. Вот семья со страшным воем хоронила у обочины младенца (к счастью, эти люди были не из Йокенен). Эти погребения всегда всех так задерживают. К покойникам привыкли, как к поломанным колесам и ревущему скоту. Тяжело видеть только первого мертвеца.

Гораздо страшнее была гололедица. Днем под февральским солнцем дорога оттаивала. К вечеру замерзала опять. Приходилось пускать в дело кнут. Только не застрять на подъеме. Тогда уже тут и останешься. Пока Хайнрих держал вожжи, Штепутат с лопатой бежал рядом с телегой, сыпал лошадям под ноги песок. Так взбирались по обледенелой дороге на холм, а оттуда сползали вниз. Наконец стало невмоготу. Блонски пришел из головы колонны к Штепутату обсудить, где искать ночлег. Но уже больше не было обогретых господских домов и теплых коровников. Оставалось только открытое поле. Повозки становились одна к другой, за йокенцами подъезжали другие. Так продолжалось до темноты. Лошадей не распрягали. Штепутат накрыл их одеялами, чтобы защитить от инея. В ямках разводили небольшой огонь. Женщины кипятили снеговую воду, чтобы хоть попить горячего. Поле - занесенное снегом картофельное поле возле городка Ландсберг - было похоже на цыганский табор невероятных размеров. Что они, все хотели в Хайльсбергский треугольник, а оттуда к спасительному морю? Что они знали о море? Они только и видели, что тихие мазурские озера. На телеге через море? В Берлин. В рейх.

Коляска Блонского с двумя женщинами остановилась рядом с повозкой Штепутата. Пришлось и майорше и маленькой бледной женщине спать в коляске на заснеженном поле. Кучер Боровски раздобыл кирпич, нагрел его на огне, положил маленькой бледной женщине под ноги. Ей нужно было тепло, она кашляла день и ночь.

Сидевшая у окна коляски майорша сдвинула занавески и сказала Штепутату:

- Мой покойный муж всегда говорил об этом. Это не дело, говорил он.

Она обращалась к Штепутату, как будто он один был во всем виноват.

Блонски пришел с дороги с известием, что пал Бартенштайн. Бартенштайн это ведь было на пятьдесят километров западнее Йокенен!

- Ваш Гитлер бросил нас на произвол судьбы, - опять принялась майорша.

- Как это мой Гитлер? - возмутился Штепутат.

- Ну, вы же бургомистр Йокенен.

На самом деле, Карл Штепутат не мог этого отрицать. Ему вспомнилась фигура, раскачивавшаяся под придорожным деревом - это был все-таки ясень - в черных носках и свисающих подтяжках. Это тоже мог быть бургомистр, кто-то, не сумевший в этой страшной неразберихе выполнить свой долг. Штепутат не мог отделаться от этой картины, смотрел невидящим взглядом прямо перед собой, в затоптанный, грязный снег.