Роланъ Доржелесъ - Деревянные кресты

На каждой остановкѣ онъ раскладывалъ на склонѣ дороги свои вещи и выбрасывалъ что-нибудь: всевозможныя лекарственныя снадобья, портативный фильтръ, коробку съ мяснымъ порошкомъ, кучу полезныхъ вещей, на которыя товарищи его жадно набрасывались, не зная точно, что они будутъ съ ними дѣлать. Сюльфаръ помогалъ ему нести половину его тяжести, фляжку, патронную сумку, переполненную свыше мѣры, а къ концу перехода онъ взялъ у него даже ружье, ремень котораго натиралъ ему плечо. Но даже то немногое, что ему оставалось нести, казалось ему все-таки тяжелымъ, и на каждой остановкѣ онъ думалъ, что не будетъ въ состояніи идти дальше. Однако, они вставалъ, какъ всѣ, и шелъ дальше, прихрамывая, еще болѣе разбитый, мучительно переживая каждый шагъ. Мало-по-малу шумъ среди солдатъ сталъ затихать. Чувствовалась усталость.

— Отдыхъ! Отдыхъ! — раздавались крики, но кричавшіе старались, чтобы ихъ не замѣтили. Хромающіе выходили изъ рядовъ и, усаживаясь на откосахъ, снимали башмаки. На краю дороги Барбару, военный врачъ съ четырьмя нашивками, выслушивалъ жалобу больного, сдерживая поводомъ и колѣнями рвущуюся впередъ лошадь. Передъ нимъ робко стоялъ солдатъ, вытянувшись, руки по швамъ.

— Молчи! — кричалъ врачъ, и жилы на вискахъ у него надулись. — Пойдемъ, какъ всѣ… Я начальникъ, слышишь, начальникъ! Какъ ты обязанъ относиться ко мнѣ?

Солдатъ растерянно смотрѣлъ на него.

— Не знаю, господинъ докторъ…

— Ты обязанъ относиться ко мнѣ съ почтеніемъ, — рычалъ Барбару, подпрыгивая на сѣдлѣ… — Стой прямо… Вытяни руку, я приказываю тебѣ вытянуть руку… Конечно, рука у него дрожитъ… Всѣ алкоголики, сыновья алкоголиковъ… Ну, убирайся, другіе идутъ и ты пойдешь… И берегись, если я увижу, что ты отстаешь.

На остановкахъ люди отдыхали, лежа за линіей козелъ съ ружьями. Новички, менѣе закаленные, не разстегивали уже своихъ сумокъ; они ложились на спину, пододвинувъ свою ношу подъ голову въ качествѣ жесткой подушки и чувствовали, какъ усталость пульсируетъ въ ихъ истомленныхъ ногахъ.

— Встать!

Снова шли прихрамывая. Уже не слышно было смѣха, говорили тише. Наступалъ вечеръ, предметы теряли свои реальныя очертанія. День былъ оконченъ, села отдыхали, и изъ остроконечныхъ крышъ поднималось дыханіе сожженныхъ дровъ, характерное для деревень.

Въ сентябрѣ въ этой мѣстности происходили бои, и вдоль всей дороги вытянулись рядами кресты и смотрѣли, какъ мы проходили мимо. Около одного ручья было расположено цѣлое кладбище; на каждомъ крестѣ развѣвался флажокъ, изъ тѣхъ флажковъ, что продаютъ на дѣтскихъ базарахъ, и, развѣваясь, они придавали мертвому полю нарядный видъ праздничной эскадры.

По краю канавъ тянулись случайные кресты изъ двухъ дощечекъ или изъ двухъ скрещенныхъ палокъ. Иногда попадался цѣлый взводъ безвѣстныхъ мертвецовъ, съ однимъ общимъ крестомъ. „Французскіе солдаты, убитые на полѣ чести“ — читалъ по складамъ нашъ полкъ. Вокругъ фермъ, посреди полей, вездѣ видны были кресты: повидимому, цѣлый полкъ погибъ здѣсь. Они смотрѣли, какъ мы проходили съ вершинъ еще зеленѣющихъ откосовъ, и казалось склонялись, чтобы выбрать среди нашихъ рядовъ тѣхъ, которые завтра должны будутъ присоединиться къ нимъ. Затѣмъ, въ сторонѣ, среди голаго поля, стоялъ совершенно одинокій черный крестъ съ сѣрой фуражкой.

— Бошъ! — крикнулъ кто-то.

И всѣ новички засуетились, чтобы взглянутъ на него: это былъ первый бошъ, котораго имъ пришлось увидѣть.

Съ глухимъ шорохомъ придавленныхъ голосовъ, съ позвякиваніемъ ружей, невѣрными шагами вошла рота въ деревню, погруженную въ сумракъ. Невдалекѣ ракеты разсѣкали ночную темноту, и временами горизонтъ оживлялся красными или зелеными отблесками, быстро гаснущим», похожими на свѣтовыя рекламы.

При взглядѣ на небо войны, вспоминалась ночь народнаго праздника четырнадцатаго іюля. Ничего трагическаго. Только разлитое повсюду молчаніе. Посреди большой улицы горѣла ферма, и надъ снесенными крышами поднималось яркое красное пламя, какъ во время ярмарочныхъ празднествъ, и было странно, что не слышно звуковъ органа. Опаленные зайцы проскакивали между нашими рядами, какъ маленькіе горящіе факелы. Затѣмъ между двумя готовыми рухнуть стѣнами пронеслись въ красномъ отблескѣ пожара безмолвныя тѣни съ ведрами въ рукахъ.

— Живѣй, живѣй, — повторяли офицеры, — они опять начнутъ стрѣлять.

Въ концѣ деревни ребенокъ, котораго едва можно было различить въ темнотѣ, искалъ какіе-то обломки среди развалинъ своего дома. Онъ поднялъ носъ, посмотрѣлъ на насъ, ничего не говоря, и важно отдалъ честь офицеру, приложивъ свою маленькую, покрытую бѣлой известкой, рученку къ лохматой головкѣ.