Роланъ Доржелесъ - Деревянные кресты

— Ты, вѣдь, не куришь, такъ дай мнѣ свою сигару! Буду считать ее за тобой.

Разсѣянно, съ тяжестью въ сердцѣ, подхожу я къ товарищамъ.

Веронъ, взобравшись на подставку для стрѣльбы, смотритъ въ амбразуру на печальное огромное поле, усѣянное ямами отъ снарядовъ, каждая изъ которыхъ послужила однимъ изъ препятствій, пріостановившихъ послѣднее наступленіе. Можно сосчитать убитыхъ, разбросанныхъ по желтой травѣ. Они упали, какъ стрѣляли, лицомъ впередъ; нѣкоторые, упавшіе на колѣни, казалось, готовы еще вскочить. Вотъ одинъ прислонился спиною къ небольшому стогу сѣна и скорченными руками держится за разстегнутую шинель, какъ будто показывая намъ дыру отъ пронзившей его пули. Веронъ долго, задумчиво, неподвижно смотритъ на нихъ и шепчетъ:

— Такъ придется идти на подкрѣпленіе товарищамъ, которые лежатъ тамъ, передъ нами…

Такъ какъ я долженъ дежурить во второй очереди, то я вхожу въ землянку, чтобы отдохнуть немного. Бреваль уже тамъ; онъ пишетъ. Вытянувшись на сложенной палаткѣ, закинувъ руки за голову, Жильберъ грезитъ. Я устраиваюсь въ своемъ углу, подкладываю подсумокъ подъ голову и вытягиваюсь. Слышно только наше ровное дыханіе и надъ бревнами потолка острый мышиный пискъ.

Вскорѣ возвращаются товарищи, спасаясь отъ вечерняго холода въ окопахъ. Зажигается другая свѣча, и, присѣвъ на корточки вокругъ нея, они начинаютъ играть въ карты. Но скоро бросаютъ; въ этотъ вечеръ сердце не лежитъ къ игрѣ.

— Я такъ и думалъ, что будетъ наступленіе, — заговорилъ первый Лемуанъ.

Лихорадочное настроеніе у нихъ улеглось; теперь они говорятъ о наступленіи съ покорностью, почти съ безразличіемъ.

— Чего тамъ! Выбьемъ ихъ изъ лѣсу, — восклицаетъ Брукъ, который чудомъ не спитъ еще. — Бывало и хуже…

Бреваль запечаталъ письмо. При свѣтѣ свѣчи я вижу, какъ худой подбородокъ его вздрагиваетъ.

— Если бы только послѣ этого насъ отпустили домой, — вздыхаетъ онъ. — Домой! вернуться къ себѣ!.. — Лица у всѣхъ внезапно озарились, на губахъ показалась улыбка.

— Скажи, пожалуйста, Лемуанъ, — спрашиваетъ Сюльфаръ, — предположимъ, тебѣ говорятъ: можете идти домой, только вы должны всю дорогу пятиться назадъ, въ полной аммуниціи, да кромѣ того, съ толстымъ бревномъ на спинѣ и безъ башмаковъ, — ты пойдешь?

— Конечно, пойду, — безъ колебанія соглашается Лемуанъ. — А ты, если бы тебѣ сказали: война для тебя будетъ кончена, только ты не будешь имѣть права пить ни вина, ни водки до самой смерти? Что ты на это отвѣтилъ, бы?

Сюльфаръ раздумываетъ минуту, смутная борьба происходитъ въ его душѣ.

— Гмъ… Я могъ бы все-таки пить сидръ, не правда ли?.. И потомъ это не помѣшало бы мнѣ иногда хватить глотокъ рому. Я согласился бы.

И вотъ они пустились въ безсмысленныя предположенія, нелѣпыя гипотезы, о которыхъ они говорятъ часами, убаюканные сказочными надеждами. Они выдумываютъ невозможный торгъ, поразительныя условія, которыя будто бы генералъ лично предлагаетъ имъ за ихъ освобожденіе. И какъ бы чудовищны ни были эти условія, они всегда соглашаются.

Отъ предположенія къ предположенію они доходятъ до того, что предлагаютъ за свое освобожденіе какой-нибудь членъ тѣла, пожертвовать частью, чтобы спасти остальное. Каждый выбираетъ себѣ рану: глазъ, руку, ногу.

— Я, — сказалъ почесываясь Брукъ, — отдалъ бы лѣвую ногу… Для работы она мнѣ не нужна… И лучше вернуться съ одной ногой, чѣмъ совсѣмъ не вернуться.

— Я предпочелъ бы, чтобы мнѣ прострѣлили глазъ, — сказалъ Фуйяръ. — Во первыхъ, зачѣмъ намъ два глаза? Однимъ такъ же хорошо видно… Даже лучше, — доказательство то, что прикрываютъ одинъ глазъ, чтобы лучше разглядѣть.

Они разсуждаютъ основательно, вдумчиво, каждый отстаиваетъ свои доводы, и на словахъ они съ готовностью вырѣзываютъ куски своего живого мяса, спокойно торгуютъ частями своего тѣла, заботливо отыскивая наиболѣе подходящія мѣста.

— Нѣтъ, глаза нельзя трогать, — заявляетъ Сюльфаръ, у котораго свои принципы. — Самое лучшее это немного покалѣчить ногу.

Упрямый Брукъ не соглашается.

— Лучше всего лишиться одной ноги.

— А я, — говоритъ Гамель, — не отдамъ имъ ни ноги, ни руки, ничего… И пусть лучше бошъ и не суется ко мнѣ, а то я ему проткну животъ, какъ тому подъ Курси.

Они умолкаютъ и задумываются. Не видится ли имъ уже, какъ они бѣгутъ по полю, вобравъ голову въ плечи, согнувъ спину подъ градомъ смертоносныхъ свистящихъ пуль?

Мнѣ не хочется ложиться спать: я едва успѣю сомкнуть глаза. Я беру мѣшокъ изъ-подъ картофеля и всовываю въ него ноги, чтобы не было холодно. Затѣмъ, натянувъ одѣяло до глазъ, засунувъ руки подъ мышки, я задумчиво смотрю на гаснущее пламя свѣчи.