Елена Стефанович - Дурдом

— Вы там своих больных доводите до безнадежного состояния, потом стараетесь нам спихнуть. Случись чего — процент летальности не у вас, у нас повысится.

Все это Лена слышала… Не выдержав постыдного торга, она из последних сил, шатаясь, поднялась с носилок, сделала шаг в сторону и с оглушительным, заполнившим весь мир звоном в голове, рухнула как подкошенная, на пол… Пришла в себя она лишь через несколько суток, в палате интенсивной терапии: поняла это из разговора двух врачей, которые возились у ее койки с капельницей. Первую, кого она увидела около своей кровати, была Аннушка Козлова. Загородив своим необъятным туловищем весь оконный проем, она, чинно расположившись около прикроватной тумбочки, поглощала вареные яйца с толстыми кусками хлеба и салом.

Лене даже интересно стало: сколько же Аннушка зараз заглотить может? Пять яиц… семь… девять… одиннадцать! И девять толстых кусков сала, и столько же хлеба!

Аннушка, уловив наконец ее взгляд, сыто икнула и, утопив в многослойном подбородке добродушнейшую из своих улыбок, спросила: "Ну, проснулась? Пора, пора… А я тут маленько червячка заморила". У Лены мелькнула смешливая мысль, что, наверное, Аннушкин "червячок" должен быть размером с хорошую анаконду…

В палату вошёл врач.

— Ну, как настроение? — наклонился над ней пожилой человек с сивыми усами и с добрым, располагающим взглядом.

— Да, девушка, задала ты нам работки! Ладно, все самое страшное позади. Лежи, набирайся сил… Ты что?

Лена всматривалась в него так пристально и отстранённо, как смотрят вернувшиеся с того света, заживо похороненные и нечаянно сумевшие снова прийти к людям… Поправлялась Лена медленно и вяло. Наверное потому, что ее угнетала неотступная, как комариный зуд, мысль о возвращении после больницы в психушку. В терапевтическом отделении ей была выделена небольшая отдельная палата, при ней неотлучно находился "индивидуальный пост" — сменяющие друг друга санитарки из психбольницы. Положение Лены было унизительным: по терапии, естественно, сразу, как только она поступила, пронесся слух, что привезли больную "с псишки", что она совсем "того" и ее караулит специальная санитарка.

В течение дня в палату будто ненароком, заглядывали десятки посторонних, мужчины и женщины, старики, молодые. Всем было интересно, как выглядит пациентка с "псишки". Да и здешние медики отнюдь не скрывали любопытства: в палату заходили медсестры даже из других отделений, во все глаза разглядывали Лену, и совершенно не стесняясь, полагая, что она "с большим приветом", начинали разговор с очередной санитаркой:

— Эта, что ль, с псишки-то?

— Эта, эта!

— М-да-а… Поди, тяжело там работать-то, страшно, а?

И начинается бесконечный треп о "трудностях" и "опасностях" работы в лсихбольнице.

Лена во время этих идиотских разговоров старалась делать вид, будто подобные глупости ее не касаются и тем более — не интересуют, что ей просто плевать на всю эту пустопорожнюю болтовню. Но однажды не выдержала-таки…

— Александра Павловна, вы так свои подвиги расписали, прямо хоть к медали за героизм вас представляй. А что же про другое молчите — как больных к голой сетке на несколько суток привязываете, как избиваете беспомощных людей, издеваетесь над ними… Ну, расскажите, не стесняйтесь! Расскажите, как за пару папирос больные за вас самую грязную работу выполняют, убирают туалет, моют полы, пеленки стирают. Гуманисты вы чертовы! И вы тоже, — горько проговорила Лена, обращаясь к непрошенным гостям, — пришли тут, как в цирк! Ну что вы меня разглядываете? Я не человек, по-вашему? Что вы по десять раз на дню сюда повадились всякое вранье выслушивать?

Смущенные, удивленные гости тихо, одно за другим, исчезали за дверью. Александра Павловна налилась свекольным гневом. Ей как-то в голову не приходило, что упорно молчавшая все время "дурдомовская поэтесса" посмеет и здесь обнаружить свой острый язык, и выдавать ее посторонним за дурочку — небезопасно.

В мёртвом молчании прошёл день. Александра Павловна куда-то ненадолго удалилась, вернувшись, плотно уселась на стул у койки с видом поруганной добродетели — мол, несмотря ни на что, я завсегда на дежурстве, завсегда на посту…

Поздно вечером в палате появилась вдруг Ликуева.

— Ну, здравствуй, Леночка! — сладко пропела она. — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — безразлично ответила Лена…

— Нор-маль-но… — протянула Ликуева и побарабанила пухлыми пальцами, унизанными золотыми кольцами, по спинке кровати. — А почему ты, Леночка, так плохо себя ведешь? Александра Павловна жалуется на тебя.